Том 5. Роб Рой - [179]

Она исчезла, как метеор, спеша к отцу, и, когда я вновь вернулся в библиотеку, незваные гости уже ломились в дверь.

— А, разбойники… собаки! — крикнул я, нарочно толкуя вкривь цель их вторжения. — Если вы сейчас же не уберетесь из моего дома, я буду стрелять через дверь из бландербаса.

— Стреляйте из палки, из погремушки! — сказал Эндрю Ферсервис. — Это мистер Джобсон, судейский секретарь, он с законным ордером…

— … разыскать, схватить и взять под арест, — сказал голос омерзительного крючкотвора, — лиц, указанных в вышеназванном ордере и обвиняемых в государственной измене по уложению короля Вильгельма, глава третья, параграф тринадцатый!

Натиск на дверь возобновился.

— Сейчас встану, джентльмены, — сказал я, желая выгадать как можно больше времени. — Не прибегайте к насилию и разрешите мне посмотреть на ваш ордер: если он законный и составлен по всей форме, я не буду сопротивляться.

— Боже, храни великого Георга, нашего короля! — провозгласил Эндрю. — Я говорил вам, что вы не найдете здесь никаких якобитов.

После всяческих проволочек я был наконец вынужден открыть дверь, так как иначе ее взломали бы.

Вошел мистер Джобсон с несколькими помощниками, среди которых на первом месте держался младший Уингфилд, которому, несомненно, тот и был обязан своими сведениями, и предъявил свой ордер, направленный не только против Фредерика Вернона, осужденного изменника, но также против Дианы Вернон, девицы, и Фрэнсиса Осбалдистона, джентльмена, обвиняемого в «недонесении об измене». Случай был из тех, когда сопротивляться было бы безумием; поэтому, выговорив отсрочку в несколько минут, я изъявил готовность отдаться в руки властей.

С болью в сердце увидел я затем, как Джобсон направился прямо в комнату мисс Вернон, и понял, что оттуда он без колебания и задержки прошел в помещение, где спал сэр Фредерик.

— Заяц улизнул, — сказал этот мерзавец, — но след еще не простыл — ищейки схватят его за задние ноги.

Донесшийся из сада стон возвестил, что его предсказание оправдалось. Через пять минут в библиотеку вошел Рэшли с двумя пленниками — сэром Фредериком Верноном и его дочерью.

— Лисица, — сказал он, — вспомнила свою старую нору, но не подумала, что предусмотрительный ловец может ее заложить. Я не забыл садовую калитку, сэр Фредерик, или — если этот титул больше вам по вкусу — благороднейший лорд Бьючемп.

— Рэшли, — сказал сэр Фредерик, — ты гнусный негодяй!

— Я больше заслуживал этого названия, сэр баронет — или милорд, — когда под руководством опытного наставника стремился разжечь гражданскую войну в сердце мирной страны. Но я сделал все, что было в моих силах, — сказал он, возведя глаза к потолку, — во искупление моих ошибок.

Больше я не мог сдерживаться. Я хотел молча наблюдать их встречу, но тут почувствовал, что должен заговорить или умереть.

— Если есть в преисподней рожа, — проговорил я, — отвратительней всех других, то это рожа подлости под маской благородства.

— А-а! Мой любезный кузен! — сказал Рэшли, подойдя ко мне со свечой и оглядывая меня с головы до ног. — Добро пожаловать в Осбалдистон-холл! Извиняю вашу желчную злобу — тяжело в одну ночь потерять родовое поместье и любовницу: ибо мы пришли вступить во владение этим бедным домом от имени законного наследника, сэра Рэшли Осбалдистона.

От меня не укрылось, что, бравируя таким образом, Рэшли с трудом подавлял чувства злобы и стыда. Но состояние его духа обнаружилось явственней, когда к нему обратилась Диана Вернон.

— Рэшли, — сказала она, — мне вас жаль, потому что как ни велико то зло, которое вы пытались причинить мне, и зло, причиненное вами на деле, я не могу ненавидеть вас так сильно, как я вас презираю и жалею. Совершенное вами сейчас было, может быть, делом одного часа, но оно до последнего вашего дня будет давать вам пищу для размышлений, — а каких, то знает ваша совесть, которой не вечно же спать.

Рэшли прошелся по комнате, остановился в стороне у столика, где стояло еще вино, и дрожащей рукой наполнил большой бокал; но, поняв, что мы заметили его дрожь, он подавил ее усилием воли и, глядя на нас с напряженным, вызывающим спокойствием, поднес бокал ко рту, не пролив ни капли.

— Это старое бургонское моего отца, — сказал он, переводя взгляд на Джобсона, — я рад, что оно не все еще выпито… Вы подберете достойных людей, чтоб они управляли от моего имени домом и поместьем, — старого пройдоху дворецкого и безмозглого мошенника-шотландца надо выбросить вон. А этих особ мы препроводим сейчас под стражей в более подобающее для них место. Заботясь о вашем удобстве, — добавил он, — я велел заложить нашу старую семейную карету, хотя мне небезызвестно, что леди не страшится иногда странствовать в ночную сырость и в седле и пешком, лишь бы цель путешествия была ей по вкусу.

Эндрю ломал руки:

— Я только сказал, что мой господин разговаривает, верно, с призраком в библиотеке… а мерзавец Лэнси не постыдился предать старого друга, который двадцать лет каждое воскресенье пел с ним псалмы по одному псалтырю!

Его вышвырнули за порог вместе с Сиддолом, не дав кончить причитания. Однако изгнание Эндрю привело к неожиданным последствиям. Решив, как рассказал он потом, попроситься на ночлег к тетке Симпсон («авось приютит как-нибудь ради старого знакомства»), он прошел главную аллею и вступил в «старый лес», как он зовется, хотя сейчас больше похож на пастбище, чем на лес, — и вдруг натолкнулся на гурт шотландского скота, расположившийся там на отдых после дневного перегона. Эндрю нисколько не удивился, потому что всякому известен обычай его земляков, погонщиков скота: как настанет ночь, устроиться на самом хорошем неогороженном лугу, какой они найдут, а перед рассветом уйти, пока не спросили плату за постой. Но он удивился и даже испугался, когда какой-то горец наскочил на него, стал его обвинять, что он-де обеспокоил скот, и отказался пропустить его дальше, пока он не поговорит «с их хозяином». Горец повел Эндрю в кусты, где он увидел еще трех или четырех своих соплеменников. «Я тогда же смекнул, — сказал Эндрю, — что их для гурта многовато: а как начали они меня допрашивать, так сразу и рассудил: у них совсем иная пряжа на веретене».