Том 5. Путь к большевизму - [18]

Первое собрание штаба было вечером 29-го.

31 августа 1917 г.

Город объявлен на военном положении. Власть официально переходит к начальнику гарнизона. Вчера он присутствовал на заседании штаба.

После речей, горячих и единодушных, решили работать совместно: штаб, начальник гарнизона и начальник милиции.

Один, не оповестив другого, не должен предпринимать каких-либо крупных, решительных шагов.

Лишь только полковник ушел, все переглянулись, улыбнулись.

— Держите ухо востро, — сказал Киселев, председатель штаба: — чорт его знает, кто он такой. Видели, как он насторожился, когда рекомендовали Евсеича начальником боевой дружины? Что за дружина, да какова роль? Надо быть осторожными, не очень то распространяться в его присутствии. Я даже беспокоюсь — не авантюра ли вся эта Корниловская затея? Может быть, он хотел лишь создать повсюду военное положение, а там и прихлопнуть все дело. А? Как думаете?

Новая мысль товарища как-то всех передернула. Нам и в голову не приходило подобное соображение. Но неужели и Верховский?.. Нет, не может быть…

Впрочем, если «террорист-бомбист» Савинков — «правая рука» Корнилова, то…

Недаром Корнилов предлагал Керенскому устроить диктаторский триумвират: он — Корнилов, Керенский и… Савинков… Подозрительно…

А как у нас обстоит дело с оружием?

Начальник милиции и председатель полкового комитета успокоил окончательно. Оказывается, — все в надежных руках— бомбометы, минометы, пулеметы, винтовки, ручные бомбы и проч. Наготове и проволока.

Боевая дружина наметила план работы в среде гарнизона.

В нужный момент боевики, переодетые в солдатские шинели, увлекут за собой солдат и, таким образом, будут командирами маленьких войсковых частей.

Начальник гарнизона не опасен, потому что последний указ Верховского дает право полковому комитету смещать неугодных начальников. Этим разрешается все дело.

Долго еще сидели мы в прокуренной, наглухо закрытой комнате. За дверьми стоял часовой-боевик, никого не подпускавший к двери. Конспиративный характер заседания как-то особенно подымал дух и родил в высшей степени революционное настроение. Недаром здесь так единодушны были меньшевики, большевики и эсеры,

Здесь была кучка партийных работников, на время спаянных единою мыслью.

Мы знаем, что это единение недолговечно; что за разгромом корниловщины снова пойдем разными путями, но сейчас мы едины.

Большевики уже верхушками переплелись с максималистами. Часто прорывается у них мысль о немедленном захвате фабрик и заводов, о строжайшем контроле. Они прикасаются к максималистской полной социализации. Они уже начинают сомневаться в «естественном ходе событий», в концентрации производства и ближе, все ближе примыкают к максималистам.[4]

Эта боевая дружина при штабе, слитая из двух дружин — большевиков и максималистов, — она также свидетельствует о переломе, о сознании недостаточности приемов своей классовой борьбы.

Недаром большевики так часто за последнее время «братаются», блокируются с максималистами. Это братанье диктуется железной необходимостью: одна часть берет от другой недостающие винтики и, таким образом, происходит выравнивание по общей революционной линии.

Социал-революционеры-оборонцы, на голову разбитые авантюрой Корнилова, еще цепляются за старые методы, но нет уже прежней у них уверенности, нет абсолютного преклонения перед тактикой руководящих кругов. Удары сыплются один за другим; партия раскалывается, и надо думать, близок день, когда революционно-социалистические массы потребуют к ответу своих бесталанных кабинетных вождей.

Близок день… Но он впереди.

А теперь, не закрывая глаз на скорый, неизбежный раскол, — теперь мы едины и охвачены единым гневом. Мы верим в победу революции, верим, что этот перелом будет плюсом в нашу сторону.

Слишком очевидны ошибки соглашателей.

Победа над Корниловым будет в то же время и победою левой революционной демократии.

3 сентября 1917 г.

Словно камень с сердца свалился, когда, наконец, порвали мы со своими «товарищами» оборонцами. Долго, с трепетом душевным, ждал я этого собрания, много волновался, много тужил, перед многим, скажу откровенно, растеривался до крайности, робел до невозможности.

Я, так недавно ставший социалистом, я, так мало еще ознакомившийся с основами социальных учений, — я брал на себя тяжкое бремя руководства группой максималистов.

Я понимал и видел, что иные из моих товарищей во многом будут ошибаться, порой прямо дискредитировать группу, а вместе с тем и подрывать веру в максималистов вообще. И это тревожило и волновало.

Сегодня мы откололись на общем собрании — ушло 19 человек. Мы предложили собранию выявить линию поведения организации; если эта линия будет интернационалистской, — мы согласны работать в контакте; если она оборонческая, — мы порываем с организацией связь и отзываем товарищей, которые прошли по списку в гласные думы. Первое думское заседание через неделю и у организации имеется возможность заменить выбывших членов следующими по списку.

Нас ушло 19 человек.

Завтра, на первом нашем собрании, изберем комитет и президиум.

Мы не имеем средств. Придется изощряться.

Работать будет трудно, потому что нет под руками культурных сил. Мои товарищи решительные и смелые люди, но в смысле познаний сильно хромают. Придется провести с ними ряд бесед, объяснять политическую азбуку и программу максималистов.