Том 5. Публицистика. Письма - [6]

Но теперь амур-мальчишка

Стал и взрослый и седой.

Потому-то сердцу больно,

Вьюга веет на душе,

И следы любви невольно

Я ищу на пороше.

Той любви своей юности искал престарелый поэт, гостя у меня на даче, когда на нашей «изношенной земле», под «золотой лазурью», «весною, в Божьи именины, тебе веселый праздник дан: в твоем саду цветут жасмины, в твоем саду журчит фонтан», когда над «огненной урной тюльпана» светит «молодая луна», когда

Весь заплакал сад зеленый,

Слезы смахивают клены

На подушки алых роз.

Порвана последней тучки

Легко-дымчатая ткань.

И в окно уносят ручки

Юной бабушкиной внучки

Орошенную герань…

когда

Едва-едва забрезжило весной,

Навстречу вешних дней мы выставили рамы.

В соседней комнате несмелою рукой

Моя сестра разучивала гаммы.

Духами веяло с подержанных страниц,—

И усики свинцово-серой пыли

В лучах заката реяли и плыли,

Как бледный рой усталых танцовщиц…

И не хотелось ли поэту, вспоминавшему свою молодость, заключенную в монастыре лет, сказать ей:

Быть может, тебя навестить я приду

Усталой признательной тенью

Весною, когда в монастырском саду

Запахнет миндальной сиренью?

Опечаленно вспоминает он дальше:

Тихо бредем мы четой молчаливой,

Сыростью дышат росистые кущи…

Пахнет укропом, и пахнет крапивой,

Влажные сумерки гуще и гуще…

…Верно, давно поджидает нас дома

Чай золотистый со свежею булкой.

Глупое счастье, а редким знакомо…

И не подумал ли он, смотря на осенеющий парк Ивановки:

Полураздетая дуброва,

Полуувядшие цветы,

Вы навеваете мне снова

Меланхоличные мечты.

О музе прежних дней, о которой он сказал когда-то:

Увы, ей верить невозможно,

Но и не верить ей нельзя.

О, молодость Фофанова, когда

Заслушалась роза тюльпана,

Жасмин приклонился клилее,

И эхо задумалось странно

В душистой аллее.

Теперь же

Время набожно сдувает

С могильных камней письмена.

Вспомнились и давние незабудки, не увядшие на. клумбе воспоминаний:

Не грели душу сны живые,

Лишь доцветали на окне

Две незабудки голубые,

Весною брошенные мне…

И в те ли дни встретился он впервые с любовью, которой сказал:

С тоской в груди и гневом смутным,

С волненьем, вспыхнувшим в крови,

Не повторяй друзьям минутным

Печаль осмеянной любви.

Им все равно: они от счастья

Не отрекутся своего,

Их равнодушное участье

Больней несчастья самого.

Не любил поэт города:

Столица бредила в чаду своей тоски,

Гонясь за куплей и продажей.

Общественных карет болтливые звонки

Мешались с лязгом экипажей…

И он шел рассеянно, город его не волновал, мечты мчались туда, где

…серебро сверкающих озер,

Сережки вербы опушенной

И серых деревень заплаканный простор,

И в бледной дали лес зеленый…

И веяло в лицо мне запахом полей,

Смущало сердце вдохновенье,

И ангел родины незлобивой моей

Мне в душу слал благословенье.

И не за эту ли свою любовь к природе поэт всегда

Был встречаем природой знакомой,

Как нежною сестрою потерянный брат?..

Не одну существующую земную природу знал он, была хорошо знакома иная природа — природа фантастическая:

Я грезою в Эдем перенесен:

Меж мшистых скал легко гарцуют лани,

Цветет сирень, синеет небосклон,

И колибри трепещет на банане…

Это в эпоху-то Надсона!

Вы все-таки еще не согласны, господа, что красота выше пользы?..

1924

Озеро Uljaste

«Цветы розовой окраски…» (О лирике Фофанова)

Перелистывая первую книгу Фофанова, вышедшую в свет в 1887 году, я нахожу, — среди массы раздражающих своим убогим шаблоном и ходячим клише стихов, мало говорящих об истинной индивидуальности автора и могущих быть приписанными любому выдающемуся стихотворцу той эпохи, если исключить их замечательную плавность, ему присущую, и редкую вдохновенность, постоянно его выручавшую в «несчастных случаях», — много изумительных строк, строф, а иногда — но это значительно реже — и стихотворений целиком.

Фофанову хорошо удавалась форма отрицания общепринятого. Так например, когда большинство — и большинство громадное — поэтов, описывая свидания влюбленных, привыкли говорить, что эти свидания происходят обыкновенно в «поэтической» обстановке: при «расцветающих розах», «поющих соловьях», «светящей луне» и иных, на их взгляд, неизбежных атрибутах любовных встреч, Фофанов позволял себе и встречаться с любимой, и эти встречи описывать несколько иначе, что, на мой взгляд, отнюдь не вредило ни этим свиданиям, ни этим стихам:

Не правда ль, всё дышало прозой,

Когда сходились мы с тобой?

Нам соловьи, пленившись розой,

Не пели гимны в тьме ночной.

И друг влюбленных — месяц ясный —

Нам не светил в вечерний час,

И ночь дремотой сладострастной

Не убаюкивала нас.

Как хотите, а я чувствую в приведенных двух лирических строфах несомненную иронию. Благодаря ей такие стереотипы, как «соловьи, плененные розой», «тьма ночная», «месяц ясный» и «сладости дремоты» здесь не только не шокируют слух, а положительно уместны и даже нужны. Но, несмотря на такую «несладострастную», безлунную, безрозную, бессоловейную обстановку, поэт все же торжествует:

А посмотри — в какие речи,

В какие краски я облек

И наши будничные встречи,

И наш укромный уголок!..

В них белопенные каскады

Шумят, свергаяся с холма;

В них гроты, полные прохлады,

И золотые терема.

В них ты — блистательная фея;

В них я — восторженный боец —

Тебя спасаю от злодея