Том 5. Критика и публицистика 1856-1864 - [255]

В годы пореформенной реакции Салтыков на страницах «Современника» упорно и последовательно вел борьбу за чистоту принципов реализма и выступал против вульгарного толкования его, как «грубого механического списывания с натуры».

Критика псевдореалистических течений, в частности натурализма, которую Салтыков продолжит потом во многих своих выступлениях, впервые с большой полнотой была развернута именно в статье о «Горькой судьбине», что сделало эту работу новаторским вкладом в теорию критического реализма. «Когда Салтыков-Щедрин разбирал творчество Писемского, — пишет В. Я. Кирпотин, — ни общественная мысль, ни эстетическая литература не проводили еще разграничения между реализмом и натурализмом»[159].

Еще до появления «Горькой судьбины» Салтыков в письме к П. В. Анненкову от 3 февраля 1859 г. так оценивал талант автора «Тысячи душ» и «Тюфяка»: «Писемский как ни обтачивает своих болванчиков, а духа жива вдохнуть в них не может». Эта же мысль присутствует и в статье о пьесе: Писемский, по словам Салтыкова, «удачно ловит внешние признаки и лепит из них фигуры, по большей части, довольно выпуклые, но глаза у этих фигур всегда оловянные…»

Одновременно с «Грозой» Островского «Горькая судьбина» получила в 1860 г. Уваровскую премию и вызвала ряд высоких оценок в печати либерального лагеря (отзывы С. Дудышкина, А. Майкова и др.). Иными были суждения революционно-демократической критики. В статье «Луч света в томном царстве» (1861) Добролюбов писал об «исключительности», то есть нетипичности центральных образов пьесы — крепостного Анания и барина Чеглова: русская жизнь, по мнению критика, «так же мало способна развивать характеры, подобные Ананию, как и помещиков, подобных Чеглову». Добролюбов был крайне неудовлетворен тем, как разворачивается главный драматический конфликт пьесы. «…не эта сила рвется наружу из тайников русской жизни, — писал он, — и не таково должно быть ее проявление»[160]. Салтыков, явно перекликаясь с Добролюбовым, прямо говорит о нарушении жизненной логики в развитии драмы, о несовпадении поступков героя с обстоятельствами: «…крепостное право тем-то именно и было характеристично, что оно проявляло себя необыкновенно цельно… и что при подобной обстановке не могло быть места для сделок, а было ли, нет ли место, так или для совершенной приниженности, или для явного и резкого протеста».

Подлинный реализм, который «берет» человека со всеми его «определениями», исследуя не только настоящее, но прошлое и будущее героев, Салтыков отделяет от эмпирической «однозначности» натурализма, от его описательности, бессильной постичь «интимный смысл», «внутреннюю жизнь» действительности.

Задаваясь вопросом о том, не написана ли «Горькая судьбина» Писемского «в пику г. Григоровичу», Салтыков тем самым резко противопоставляет прежней поэтической идеализации русского крестьянина 40-х годов другую крайность: грубое, разрозненное изображение отталкивающих внешних подробностей быта и нравов. «Можно даже подумать, — говорится в статье, — что автор лично чем-то огорчен. Мужик грубиян, бахвал, дурак и пьяница, одним словом, мужик…» Салтыков глубоко расходился с Писемским во взгляде на мужика, на народ и его роль в общественном развитии России.

Писатель осуждает «ограниченность взгляда» автора «Горькой судьбины», отсутствие в его произведении широкого общественного идеала, «миросозерцания», «страстной руководящей мысли». Это капитальный недостаток в глазах Салтыкова.

Подобно выступлению Салтыкова по поводу «Отцов и детей» (см. наст. том, прим. к стр. 168), его полемика с автором «Горькой судьбины» в 1863 г. имела и непосредственно политические мотивы. Это был один из острых моментов борьбы между Писемским и лагерем «Современника». Писатель, близкий в середине 50-х годов к передовым кругам русского общества, автор «Тюфяка» и «Тысячи душ», которого Чернышевский называл художником гоголевской школы, в 1861 г. открыто заявил себя противником демократического движения, а несколько позднее опубликовал реакционный роман «Взбаламученное море»[161].

Полемическая горячность статьи Салтыкова подготовлена рядом предшествовавших выпадов Писемского против демократии. В серии фельетонов «Мысли, чувства, воззрения, наружность и краткая биография статского советника Салатушки» («Библиотека для чтения», 1861, №№ 1–3), написанных от лица либерала-карьериста, осмеянного автором, Писемский клеветал на прогрессивную молодежь, на круг «Современника». В декабрьской книжке той же «Библиотеки для чтения» — журнала, который редактировал тогда Писемский, — он выступил с еще более безудержной бранью в адрес демократов, подписав свой пасквиль «Старая фельетонная кляча Никита Безрылов». Этот поступок Писемского явился причиной общественного скандала. Г. З. Елисеев писал 2 февраля 1862 г. в «Искре» (№ 5), в «Хронике прогресса»: «Никогда еще русское печатное слово не было низводимо до такого позора, до такого поругания, до какого низвела его «Библиотека для чтения» в декабрьском фельетоне своем…», и прямо причислял автора фельетона к пособникам реакции. В «Библиотеке для чтения» (1862, № 1–2) Писемский поместил весьма грубый «Ответ Никиты Безрылова своим врагам — фельетонисту «Северной пчелы» и хроникеру «Искры», после чего скандал разросся до того, что издатели «Искры» В. С. Курочкнн и Н. А. Степанов вызвали Писемского на дуэль. Она не состоялась. Писемский признал себя побежденным. 4 марта 1862 г. он писал Тургеневу: «Партия «Современника» в полном торжестве…»