— Храни бог от этого, — отвечает Иван Ермолаевич, — кажется, как только живы остались, удивления достойно… Чего уж в ту пору хорошего? а что ровней было — это действительно правда. В ту пору, надо так сказать, всем худо было, всем ровно, а нониче стало таким манером: ты хочешь, чтобы было хорошо, а соседи норовят тебе сделать худо.
— Да зачем же это надо?
— Да вот, стало быть, надо же зачем-нибудь. Тебе хорошо, а мне худо, так пускай же и тебе будет также худо. Поровнять… Посудите сами, я вам расскажу. Лядины у нас делятся на участки под вырубку; всякий рубит в своем участке. Вот я вырубил свой участок, пни выкорчевал, вычистил, стала у меня пашня. Как только у меня пашни прибавишось — переделять. У тебя, мол, больше выходит земли, чем у другого с теми же душами. Мирской земли прибавилось — переделять!
— Но ведь всякий может расчистить свою лядину?
— Только не всякий хочет. Вот в чем дело-то… Один ослабел, другой обнищал, а третий ленив; есть ленивые, это верно… Я встану до свету, бьюсь до поту, у меня хлеба больше, — отымут, будьте покойны! И по многу ли достанется-то? Как есть вот по ремешочку, по тоненькой тесемке… Таким манером два раза у меня землю-то отобрали, и все по закону; земли прибавилось: «не одному же тебе, надо всем прибавить…» То есть никак не подымешься. Хочу выписаться из общества; тут один мне мужичок сказывал, что будто можно, только не знаю как, много ли денег платить?
— А много ль у вас таких людей, которые подняться не дают?
— А где же их нет? Богачи не дают, и беднота не дает.
— Отчего же это беднота-то у вас?
— Оттого, что набаловался народ… Все норовят отстать, отделиться от больших семей; от семьи-то отойдет, а сил справиться нет, вот он и начинает вертеться, как бес перед заутреней. В работники пойдет, норовит как чтобы хуже. Это чтобы по совести делать — этого не ждите!.. Как чуть отвернулся, он и сел отдыхать, папироску закурил.
Да не подумает читатель, что слова Ивана Ермолаевича приводятся для восхваления крепостных времен; но самая возможность подобных речей в устах крестьянина уже знаменательна, ибо в них косвенным образом выражается мерило его современного положения…
Необходимо упомянуть, что Иван Ермолаевич должен нанимать работника и работницу, так как его семейных сил недостаточно для успешного удовлетворения земледельческому идеалу. Брат у него молод, шестнадцати лет, старшему сыну одиннадцать лет, а у жены еще на руках двое ребят. Платит он за две души, работник и работница для него необходимы, и на неудовлетворительность их нравственных качеств Иван Ермолаевич, будучи работником сам лично, жалуется даже гораздо более, чем любой крупный землевладелец. У него существует для работника определенный идеал; вот, например, говорит он, Лукьян — это работник. Действительно, Лукьян человек особенный. Работу он считает делом богоугодным. Бог труды любит, говорит он, и верит в это твердо, а в видах этого ворочает пни, бревна, камни — словом, надседается над самыми тяжеловесными предметами не только без ожесточения, а, напротив, с полной верою, что все это богу приятно. «Он любит!» — говорит Лукьян, красный как рак, весь в поту, с страшными усилиями вытаскивая из речки пень по указанию Ивана Ермолаевича; он весь мокрый, кряхтит и охает, но бог видит эти старания и одобряет Лукьяна. Пень захрюкал, зачавкал, вылезая из тины речного дна, и Лукьян твердо знает, что это у бога зачлось, что ко всем его трудам прибавился новый нумер… Лукьян, кроме того, холост; он дожил до старости лет под каким-то странным страхом брака; в деревне у него изба и огород; он не платит никаких налогов. Весной он вскопает гряды, посеет и посадит разные овощи: хрен, морковь, капусту, картофель. И уходит; дом он запирает наглухо, а огород поручает вдове-солдатке; с весны до глубокой осени он в работе: косит, пилит. Осенью, после Покрова, накопив немного денег, возвращается домой; в огороде всё выросло и поспело, и всю зиму Лукьян не знает нужды, а когда придет, наконец, старость, когда устанут и руки и ноги, — вот тогда Лукьян намерен вступить в брак. «Никакой свадьбы, — говорит он, — не будет, а просто возьму за руку ту самую солдатку-вдову, которая ходит за огородом, да и пойдем вдвоем к попу, деньги отдадим. Пускай под старость мне поможет, а помру — пусть владеет, что останется от меня».
Такого человека, по мнению Ивана Ермолаевича, еще можно бывает назвать работником вполне, но идеальный работник не такой; идеальный работник тот, кто не корыстуется, готов работать «с кусу», никаких цен, ни условий не ставит, говорит «только корми» или самое большое — «что положишь, то и ладно»; идеальный работник тот, который увлекается общим течением работ в той семье, куда он входит, который забывает, что работает на чужих людей, который сливается с этими чужими людьми, с их интересами, который тысячу дел сделает «играючи», — вот это работник идеальный; но, по уверению Ивана Ермолаевича, таких идеалов по нонешнему времени нет, и куда они девались — никому неизвестно. Напротив, в настоящее время работник не только не увлекается трудом, не только не видит в этом труде никакой игры, но, напротив, не хочет делать дела, несмотря на то, что условий ставит множество, критикует, сплетничает, разглагольствует, обманывает и в конце концов опять-таки ничего не делает. Над таким человеком нужно
