Птица привыкает и любит гуменце.
– Погоди читать! – остановил Осип, – мы это и так все понимаем, ты вот лучше прочитай им, как повадился медведь ходить по твоему путику.
Губин с большим оживлением стал выпевать:
– Хожу я весной по своему путику,
нога моя давит на мох,
выжимает нога воду из моха,
бровки путика обсыхают,
по краям вырастает сладкая травка,
на травку выходит олень,
за оленем приходит медведь,
ходит медведь, не торопится.
Осип засмеялся:
– Не торопится! Куда же медведю торопиться, у медведя изба-то с собой!
Губин продолжал:
– Осенью расставляю свои силышки,
тысячу силышек на своем путике.
Каждый день собираю рябцов и тетерю,
и медведь собирает, сколько ему надо.
Медведь мною не обижен.
– Шкура дешевая, – разъяснил Осип, – и зверь опасный, не стоит он того, чтобы им заниматься.
Вспомнив свои давнишние скитания в карельских лесах, я сказал:
– Наверно же у вас на медведя есть отпуски?
– Были, – ответил Осип, – да теперь хорошие забыли, – читаем «Живые помощи».
– Неужели от медведя псалом царя Давида читаете? – спросил я.
– И от зверя, и от птиц все «Живые помощи».
– И помогает?
– Об этом не справляемся.
– А вот как читают от медведя в Карелии, – сказал я полушутя, не подозревая, что становлюсь проводником суеверия:
– Выйду я, не молясь,
стану хребтом на запад, лицом на восток.
Праведное солнце! Поставь на моем путике
тын золотой от земли и до неба.
И чтобы не перелезть через тот тын
волку, и рысю, и широколапому медведю.
Ключ в море. Замок в гору. Аминь!
Однажды в самое голодное время, тоже случайно, шутя, прочитав этот отпуск, я себе заработал яичницу. И вот когда теперь везде все это разъяснилось, все кончилось, и сам Осип в кино ходит, а не в церковь, очень даже любит там на водицу смотреть, как она переливается при месяце («лучше этого во всем кино нет ничего!»), а между тем как же он умоляет меня записать ему этот отпуск!
Я отделался на время тем, что обещался, когда придем на место, дать ему отпуск из своей книжки на ворона.
– А ворон, – сказал Осип, – пакостит еще больше медведя! Спасибо, если дадите от ворона. Ну, читай! – приказал он Губину.
И Александр продолжал о медведе:
– Хожу я по своему путику,
медведь без меня в клеть.
Разобрал потолок, вынул мешок,
положил на землю,
второй мешок муки спустил, третий,
пять мешков муки спустил
и во мху закопал.
А на моем путике были две елки.
Остановились две елки по сторонам путика.
Одна елка говорит:
– Тебе идти!
Другая елка говорит:
– Ты иди!
Обе елки тесно стоят, возле путика.
– Ну погоди читать, – сказал Осип. – Сейчас я все покажу на примере.
И вскоре, действительно, возле путика мы увидели, тесно стояли два большие дерева, как бы уговаривая друг друга идти вперед по дорожке. Оба дерева были просверлены насквозь: через эти дырочки когда-то была продета веревка и к концам веревки привязана петля из довольно толстой цинковой проволоки. Медведь, собирая свою дань на путике, проходит между елками и попадает в петлю, а веревки, крепко привязанные за другие деревья, затягивают петлю на шее медведя.
– Жив ли был медведь-то, когда ты пришел? – спросил Осип.
– Медведь был жив, и я ему сказал:
«Я тебя не трогал и не хотел трогать.
Шкура твоя дешевая, и ты опасен.
Зачем ты хотел взять у меня муку?
Без муки в лесу я жить не могу».
– Ну, это ты маленько приврал, – сказал Осип, – живали мы и без муки, на одних ягодах.
Так за разговорами незаметно добрались мы до Каргавы (приток реки Коды), и все, что нес с собой Губин, мы оставили в клети охотника себе на запас, даже не замкнув клети. С этого места Губин должен был вернуться, но я думал – он еще отдохнет, пообедаем вместе, чаю попьем: человек-то уж очень хорош, жалко расстаться. Но когда Губин, уложив вещи, вылез из клети и я сказал ему «спасибо!», он понял, что я за все «спасибо» сказал, что слова мои были последние. Он повернулся и пошел, и мы не скоро только поняли, что он совсем ушел.
– Какой хороший человек! – сказали мы.
И Осип на это:
– На короткое время мы все хороши.
Сендуха
Изредка на пути нашем взлетают глухари, а на току их бывает столько, что пятнадцать штук, пойманных в одно утро, заметно тока не убавят. Где же они, если за сутки хода в лесу спугнешь одного? Взлетевший глухарь обыкновенно садится на вершину дерева в расстоянии винтовочного выстрела. Мы их мясо испробовали в кулеше, не понравилось нам, зато рябчиков не пропускаем: их белое мясо, если хорошенько поварить, и в кулеше очень вкусно. Был один рябчик у нас на пути, невидимо пырхнул и где-то близко в частом ельнике сел. Я сошел с путика, чтобы выпугнуть его из чащуры и потом поймать выстрелом при перелете с одного дерева на другое. Рябчик мне скоро не дался, я увлекся преследованием до тех пор, пока не очутился в темной раде[27], среди частых болотных елок. Мы скоро перекликнулись, но в одно мгновенье замешательства иногда сильнее почувствуешь среду, чем при долгом блуждании: не успеешь отупеть… Было похоже в болотном неведомом лесу, как если бы в море сойти с парохода в лодку и остаться одному в морской бескрайности.
– Осип, – спросил я, вернувшись на путик, – можешь ли ты, если собьешься с пути, быть уверенным, что из сурадья куда-нибудь выбьешься?
