Том 4. Стихотворения - [9]

  Мне и в юности было с ним тесно,

  И в степях размышлял я о Боге.

Гайдамак необузданной мысли,

Я метался по Дикому Полю.

Но в лазури лампады повисли,

В безрассудную глянули долю.

  До какой бы ни мчался я грани

  На какое б ни ринулся место,

  Мне Звезда засвечалась в тумане,

  Весь я помнил, что видит Невеста.

Отшумели, как в сказке, погони,

Больше нет мне вспененнаго бега.

Где мои распаленные кони?

У какого далекаго брега?

  По желанным пройду ли я странам?

  Под пророческим буду ли Древом?

  По моим задремавшим курганам

  Только ветер летает с напевом,

И вращенье созвездий небесных

Подтверждает с небеснаго ската,

Что в скитаньях моих повсеместных

Лишь к Одной я желаю возврата.

Осень

Я кликнул в поле. Глухое поле

Перекликалось со мной на воле.

А в выси мчались, своей долиной,

Полет гусиный и журавлиный.

Там кто-то сильный, ударя в бубны,

Раскинул свисты и голос трубный.

И кто-то светлый раздвинул тучи,

Чтоб треугольник принять летучий,

Кричали птицы к своим пустыням,

Прощаясь с летом, серея в синем.

А я остался в осенней доле,

На сжатом, смятом, бесплодном поле.

Мне хочется

Мне хочется расцветов полусонных,

При перебеге косвенных зарниц.

Мне хочется свиданья звуков звонных,

Идущих от невидимых звонниц.

Чтоб звук души, идя в тиши к другому,

Был светом-пересветом хрусталей.

Чтоб в сердце забаюкал я истому,

Заслыша бег-напев коростелей.

Чтоб в памяти, в сверкающем затоне,

В подводных далях шли навстречу сны,

Чтоб в голубых куреньях благовоний

Всходила мысль до лунной вышины.

Глубже

В белом ландыше венчальном светловольный аромат.

Первовесть, зачарованье, в душу ластящийся лад.

Хмельный сказ в нем влился древле с зачинаньем и концом.

Сердце взятое невесты, в белом платье, под венцом.

Скрипки тонкие запевы, всполох ветра в ветках ив,

От истомы до истомы глубью льющийся отлив.

В ждущей чаше свет медвяный, нежно-бледно-золотой.

Перезвон благословенья, льется благовест густой.

Благовонье глубже, гуще – дух фиалки, тайна в ней

Преломившихся, ушедших, задремавших в грезе, дней.

Страстной схимницы томленье. Глубже-глубже прячет вздох.

Инокиня пред иконой. Ладан сердца видит Бог.

Три терема

Три терема были у нас златоверхие,

В одном расцвечается Солнце багряное,

В другом зазеркалился Месяц серебряный,

По третьему зерна из звезд.

Где легкия санки с полозьями звонкими?

Куда с колокольчиком скрылись бубенчики?

До этого царства дорога обрывная,

И гулкий обрушился мост.

Один только путь сохранен необманчивый,

Смотреть по-орлиному в Солнце багряное,

Смотреть по-русалочьи в Месяц серебряный,

Молиться к звезде в вышине.

Тогда оживляются берег и озеро,

Все гулкое Море цветет синецветами,

И ты, златовенчан, проходишь три терема,

В обрызганном сказками сне.

Храню я три терема, те златоверхие,

Вот гость на крыльце, с огневыми зеницами,

В руках его бубен, как Месяц восполненный,

Вкруг бубна – из звезд бубенцы.

Велит мне брататься с цветами и птицами,

Венчаться велит полевым колокольчиком,

Надречных набрать златоцветных бубенчиков

И бросить во все их концы.

Семизвездие

Вещательно-веская сила есть в числах,

В них много для нас говорящих примет.

Так в мощных клыках мастодонта обвислых

Тревожно читаем мы тысячи лет.

Тринадцать – то лунная месяцев смена,

Двенадцать – юнейший – есть солнечный счет.

Все числа нам повесть и волны и пена,

По числам вся жизнь круговая течет.

И как бы не знали велений скрижали

И Море и Звезды и Солнце с Луной, –

Когда семицветно лучи заиграли,

Пред тем как возникнуть – Державой одной?

И как бы не знала Верховная Чаша

Всех капель кипящих – в ней – силы живой?

В псалме числовом их – симфония наша,

В их взрывах – нам буря, магнит вихревой.

Не все в письменах мы прочтем достоверно,

Не только здесь блески, – и смутная темь.

Мне светит, в своем начертаньи размерно,

На Северном небе горящее семь.

Издревле свирель семикратно напевна,

Звучит в ней – с созвездий пришедший к нам звон.

И то, что неделя в веках семидневна,

Не прихоть – целительно-верный закон.

Чтоб дух не обуглился в зодческом зное,

Шесть творческих взмахов – и отдых, седьмой.

Об этом гласит нам созвездье родное

Всего лучезарнее – белой зимой.

Пять чувств – хоровод. У поэта шестое

Есть творчество памяти в видящем сне.

Седьмое же в царство ведет золотое,

К цветку голубому в творимой стране.

Бывают минуты, – я вижу все звенья,

Я помню все путы несчетных темниц.

И как я разбил их стезей воплощенья

И новой дороги до новых станиц.

От часа додневья, от лика медузы,

В себя восприявшей лазоревый крест,

Я ведал восторги и сбрасывал узы,

Я принял все жертвы столетий и мест.

И разве я не был змеей семиглавой,

Как воды горели и воздух был рдян?

Я мыслю об этой поре величавой,

Когда мне приливный гудит Океан.

И разве не стал я малиновкой серой,

Явившей, что сердце ея из огня?

Цепь ликов прошел я – и полною мерой

И поступью тигра – и ступью коня.

Откуда бы взял я всю редкостность клада

Несчитанной страсти ко всем существам?

Все было мне нужно. И вот еще надо

Иной камнеломни, чтоб выстроить храм.

Когда упадают дремотно ресницы

И я в многозоркую ночь ухожу.

Поют и поют голубыя мне птицы,

Что новую нужно пробить мне межу.

Донная трава

Сребролунный горит подоконник,

Говорит хрусталями окно.

Благовонный качается донник,