Том 4. Письма, 1820-1849 - [156]

Твое письмо начальника почтовой конторы Гапсаля — как говаривали во времена мадам де Севинье — меня очень развеселило. Оно в самом деле замечательное. Мало найдется фельетонов, даже из самых лучших, которые бы стоили этого письма. Мне очень понравилось, как ты перепугала собеседника оригинальными выражениями своего письма. Я также с удовольствием представил лицо Антонины Блудовой, поставленной в тупик, с ее ученостью, твоим неведением, столь спокойным и чистосердечным… Все это меня чрезвычайно радовало, пока я не дошел до того места в твоем письме, где ты пишешь, что осталась без денег и что до нового получения тебе придется жить в долг на счет своих слуг. Ты понимаешь, что я не мог перенести такую мысль. И знаешь, что я сделал? Я выслал тебе 800 рублей серебром и одновременно написал Вяземскому, чтобы, как только будет получен вексель, он позаботился о самой скорейшей присылке денег в Гапсаль. Вот каким образом я употребил твое письмо к Ротшильду, ибо, по счастью, я имею возможность не воспользоваться им для моих собственных нужд, так как у меня в руках еще имеется более двух сотен дукатов, которых должно хватить на вторую половину поездки… Только бы этот благословенный вексель прибыл вовремя, чтобы предотвратить самую крайнюю нужду. Но что же случилось с моим братом, будь неладно его отсутствие и его молчание…

Теперь я должен рассказать тебе о моем пребывании в Вильдбаде. На другой день после того, как я писал тебе из Карлсруэ, я прибыл в это дикое место, оживленное в настоящую минуту присутствием канцлерши. Нет нужды говорить тебе, что я был принят с целомудренным проявлением чувств, столь же истинных, сколь и сдержанных. Я нашел ее несколько приунывшей от одиночества, поскольку рядом с ней была только ее дочь Хрептович, также слегка скучавшая от здешнего пребывания, к коему ее принудила дочерняя любовь. Что касается до местного общества, оно по большей части состоит из всякого рода калек: разбитых параличом, хромых, безногих или вроде того. Вообрази кресло старого графа де Местра^*, размножившееся до бесконечности и движущееся во всех направлениях. Местность, напротив, весьма живописна. Она напомнила мне своей дикой прелестью окрестности Кройта и прочая и прочая, хижину и прочая и прочая. Я уверился, что остались на свете еще горы. Благослови и сохрани их Господь! ибо большое утешение после трех лет жизни среди равнины и болот… увидеть славные, массивные и настоящие горы, которые не превратятся в тучку на горизонте, как только вглядишься в них попристальнее…

Против моего ожидания я встретил в Вильдбаде более сотни моих германских знакомых, которых не видал в Бадене, среди прочих приятель Парсеваль, которого я нашел удивительно постаревшим, толстяк Хельмштадт, племянник Брага, по-прежнему толстый и свежий, да к тому же женатый!.. Из местных там еще был находившийся некоторое время под влиянием прессы Левенштейн, протестант, который с негодованием поведал мне, что его кузина, вдова Константина Левенштейна, только что постриглась в монахини… Словом, я имел возможность во время своего пребывания в Вильдбаде, благодаря присутствию всех этих господ, пополнить мою осведомленность о Мюнхене… Но я избавлю тебя от подробностей, и у меня есть на то причина…

Разумеется, во время бесконечных досугов этого поистине альпийского пребывания большая часть моего времени была посвящена исключительно той, которая привлекла меня сюда. Прежде всего мы видались утром у источника; затем в три часа пополудни я заходил за ней для прогулки. Потом я обедал — и весьма приятно — с этими дамами у них.

А остатком дня можно было спокойно наслаждаться… И когда после недели, прожитой в этом трогательном согласии, пришлось расставаться, наше прощание было самым нежным и дерево нашей дружбы под благословенным вильдбадским солнцем пустило новые побеги…

Оттуда я отправился по железной дороге в Гейдельберг, где заночевал, а утром я воспользовался промежутками ясной погоды для посещения великолепных развалин, которые мне показались еще прекраснее, чем когда-либо. Я так увлекся, что мой порыв привел меня на вершину горы, гораздо выше замка. Но мое чрезмерное усердие было полностью вознаграждено открывшейся передо мной одной из самых величественных панорам, когда-либо возникавших перед моим взором. Вдали — бескрайняя голубоватая долина, по которой то там, то здесь сверкали извилистые повороты Некара. А под моими ногами — целое море блестящей, яркой зелени, на которой выделялись дивные камни, таких теплых оттенков и таких изящных форм. Ах, какой прекрасный край! Но смешно рассказывать о нем. Это все равно что пытаться передать словами музыку.

Дорога из Гейдельберга во Франкфурт вела мимо Дармштадта. Я случайно известился, что на другой день были именины великой герцогини^*. Я подумал, что будет уместно воспользоваться данным обстоятельством, чтобы поздравить ее. Такое предположение казалось мне совершенно естественным. Что ж, возможно, я ошибся в моих расчетах. По крайней мере, я заметил, что окружение великой герцогини смутилось моим присутствием, поскольку на следующий день предполагался обед в загородном дворце и они не знали, уместно ли присутствие на нем иностранца, прибывшего столь внезапно. Я прервал их колебания, объявив, что тотчас после обедни я должен непременно уехать. Так я и поступил после нескольких обязательных любезностей и shake hands…