Том 4. Осада Бостона; Лоцман - [179]
— Да, — заметил, зевая, капитан Борроуклиф, — он получил воспитание в войсках его величества и поэтому не мог быть иным. Но мне грустно, полковник Говард, что мятежники утонули. Теперь, вероятно, кончится и мое пребывание у вас, а я далек от того, чтобы отрицать, что ваше гостеприимство сделало этот дом весьма для меня приятным.
— Я рад, сэр, что мне удалось хоть чем-нибудь отблагодарить вас за вашу любезность, — учтиво кланяясь, ответил хозяин. — Но джентльменам, которые, как мы, живали и в лагерях, не пристало обмениваться комплиментами по поводу подобных пустяков. Другое дело — мой родственник Диллон, чьи мысли больше заняты комментариями Кока на Литтлтона [59], чем весельем за столом и солдатской жизнью; он мог бы счесть эти формальности столь же необходимыми, как и все мудреные слова, которыми полны его акты. Эх, Борроуклиф, дорогой мой друг, мы, кажется, уже поднимали тосты за всех членов королевской семьи — да благословит их господь! — давайте же выпьем бокал в память бессмертного Вулфа!
— Славное предложение, мой достойный хозяин! От такого не откажется ни один солдат, — ответил капитан и поднялся с места. — Да благословит их всех господь, повторяю я за вами, и, если наша милостивая королева кончит столь же славно, как начала, у нас будет такая плеяда принцев, какой не может похвастаться за столом ни одна армия в Европе!
— Да, да, эта мысль хоть немного утешает нас в дни ужасного мятежа моих земляков. Но я не буду более волновать себя неприятными воспоминаниями. Войска моего государя скоро очистят дерзкую страну от этой заразы.
— Нечего и сомневаться, — подтвердил Борроуклиф, мысли которого все еще оставались затуманенными искристой мадерой, созревшей под солнцем Каролины. — Эти янки бегут от регулярных войск его величества, как грязная лондонская чернь при виде конной гвардии.
— Извините меня, капитан Борроуклиф, — сказал хозяин сурово, выпрямляясь, — они могут быть введены в заблуждение, обмануты, преданы, но ваше сравнение несправедливо. Дайте им оружие, приучите их к дисциплине, и тогда каждая пядь отнятой у них земли, как она ни обширна, оросится кровью победителей.
— Самый последний трус на свете стал бы сражаться и стране, где выделывают такое чудесное вино, укрепляющее сердце, — хладнокровно ответил офицер. — Я живое доказательство того, что вы неправильно меня поняли, ибо, если бы эти бесцеремонные джентльмены, вермонтцы и хемпширцы — да простит их господь за это дело! — не прикончили две трети моего отряда, я был бы назначен не сюда для рекрутского набора, а в действующую армию. Да и договором я не был бы связан, как законом Моисеевым [60], если бы Бергойн [61] сумел устоять против их маршей и контрмаршей. Сэр, я от всего сердца пью за их здоровье! Видя перед собой бутылку этого золотистого солнечного напитка; я готов пить за всю армию Гейтса, за каждый полк, за каждую роту и, если вы потребуете, даже за каждого солдата!
— О, я ни в коем случае не решился бы подвергать вас столь тяжкому испытанию, — возразил полковник, умиротворенный уступчивостью капитана. — Я и так в неоплатном долгу перед вами, капитан Борроуклиф, за то, что вы столь охотно согласились защищать мой дом от этих пиратов и бунтарей, какими, к сожалению, стали мои сбитые с толку соотечественники.
— Бывают обязанности и потруднее, а наград за них не ждут, мой почтенный хозяин, — ответил воин. — На постое в деревне обычно очень скучно, да и вино всегда отвратительное. А в таком доме, как ваш, можно сказать, как сыр в масле катаешься. И все же у меня к вам есть претензия. Рад бы молчать, да не могу. Я обязан говорить как человек и как солдат, иначе я обесчестил бы свой мундир.
— Скажите, сэр, и причина вашего неудовольствия тотчас будет устранена, ответил несколько удивленный хозяин.
— Вот мы трое, сэр, сидим здесь с утра до ночи, — продолжал офицер. — Народ мы холостой, вкусно едим, славно пьем — все по вашей милости, но живем, как откормленные отшельники, а в эта самое время две прекраснейшие девицы изнывают от одиночества в двух шагах от нас, не слыша даже наших почтительных вздохов. Это упрек нам обоим, полковник Говард: вам — как старому солдату и мне — как молодому. Что же касается нашего приятеля Кока с его комментариями на Литтлтона, то пусть он, знаток юридических ухищрений, сам защищает свое дело.
Полковник на миг нахмурил брови, а желтые щеки Диллона, который в продолжение всего разговора сидел в угрюмом молчании, казалось, еще больше побледнели. Но понемногу морщины на лбу полковника снова разгладились, а губы Диллона растянулись в иезуитской усмешке. Впрочем, капитан, всецело занятый вином, которое он прихлебывал маленькими глотками, словно желая по достоинству оценить каждую каплю, оставил ее без внимания.
