Том 4. М-р Маллинер и другие - [33]

ГЛАВА XII

— Всем привет! — беспечно произнес Фиппс и отпил прямо из горлышка. Очевидно, опасения по поводу природной неспособности организма справиться с большими количествами спиртного его уже не тревожили. Вино веселило, крепкие напитки возбуждали, и это Фиппсу нравилось. Когда душа просила веселья, Джеймс Фиппс обращался к вину, а когда возникала потребность возбудиться, приходила очередь чего покрепче.

— Всем привет! — сказал он. — А сейчас я вам покажу четырех гавайцев.

Его готовность внести посильную лепту в общее веселье, вероятно, встретила бы отклик у жизнелюбивого бонвивана старой закалки, желающего поддерживать градус вавилонской по размаху оргии, но у Смидли это предложение не вызвало энтузиазма, а, напротив, ввергло его в тоску. Он понятия не имел, чем таким отличились четверо гавайцев в деле развлечения, но подозревал, что его ожидает нечто весьма громкое, и в предчувствии задрожал всем телом. Хотя комната Аделы и находилась в другом конце дома, но, как он сказал Билл, тем не менее.

— Нет! — запищал он, как мышь, попавшая в мышеловку,

— Нет!

— Тогда я спою «Милую Аделину», — сказал Фиппс с видом человека, который изо всех сил хочет угодить окружающим. Репертуар у него был довольно богатый, и ежели публика не желала четырех гавайцев, то «Милая Аделина» могла оказаться в самый раз.

На этот раз с протестом выступил Джо. Он уже разволновался не меньше Смидли. «Милая Аделина» была ему знакома. Он и сам исполнял эту популярную песенку в задней комнате своего клуба, и лучше других знал, что в ее мелодии содержалось несколько пассажей в до-мажоре, которые без труда одолеют любые стены, беспрепятственно дойдут до ушей спящей хозяйки дома и подымут ее с постели, как труба архангела, созывающая на Страшный Суд. Перед его внутренним взором вновь возникло видение Аделы Шэннон-Корк, вплывающей в комнату в своем пеньюаре, и по спине его опять пробежалось мохнатое и липкое существо.

— Пожалуйста, не надо, Фиппс! — воззвал он к дворецкому.

Дворецкий притих. Он пребывал в добродушном и естественном расположении духа, искренне хотел растормошить этих зануд, но, даже рискуя нарушить гармонию, все же счел себя обязанным указать на разницу в статусе. Этим представителям среднего класса только дай волю…

— Мистер Фиппс, если не возражаете, — холодно поправил он Джо.

Билл, известная своей тактичностью, выступила на его стороне.

— Да, ты поосторожнее с мистером Фиппсом, Джо. Но все же я бы не стала петь «Милую Аделину», мистер Фиппс.

— А почему бы мне не спеть «Милую Аделину»?

— Ты можешь разбудить милую Аделу.

— Вы имеете в виду мамашу Корк?

— Именно.

Фиппс надулся и отхлебнул из бутылки.

— Мамашу Корк… — раздумчиво протянул он. — На нее мне всегда было наплевать. А что если пойти и дать ей в нос?

В любое другое время это предложение пришлось бы Смидли по душе. Если и была в мире женщина, с детских лет напрашивавшаяся на хорошенький тычок в нос, так это, несомненно, жена его покойного брата. Но сейчас возможность осуществить заветное желание повергла Смидли в полуобморок.

— Нет, нет! — снова по-мышиному пропищал он.

— И тычка нельзя дать? Ну, как скажете, — кротко согласился Фиппс. Когда к нему относились с должным уважением, он вел себя очень сговорчиво. — Тогда давайте прополощем горло. Нет, Смидли, — жестом остановил он товарища. — Вам хватит. Вот прохиндей, тянет винище, как пылесос! — Он не без удовольствия оглядел пройдоху. — Смидли, старый пьяница! — сказал он. — Где же ты шатался вчера ночью, а, тюремная пташка? Отвечай-ка!

Смидли виновато улыбнулся. Фиппс, осмелев, повысил голос.

— Эй, Смидли!

Билл сказала «Шшш!», Джо сказал «Шшш!», Смидли подпрыгнул, как ужаленный.

Фиппс огорчился еще сильнее. Ему казалось, что эти люди явно переборщили с унижением его достоинства. Он сказал «эй!», а они ему — «шшш», а этот старый дурень Смидли, на вид такой паинька, даже не озаботился ответить, когда к нему по-человечески обратились. Такие вещи спускать нельзя, подумал Фиппс.

— Почему он не ответил мне «Эй!», когда я ему сказал «Эй!»? Когда джентльмен говорит другому джентльмену «Эй!», он вправе рассчитывать, что ему ответят.

Смидли поспешил исправить промашку.

— Эй! — враждебно сказал он.

— Эй — кто?

— Эй, мистер Фиппс.

Дворецкий нахмурился. Его настроение резко омрачилось. Дружественная теплота и расположение, с которыми он вошел в эту комнату, улетучились, и он стал меньше любить человечество. В поведении Смидли ему увиделись формальность и отсутствие сердечности, а это не могло вызвать одобрения. Как будто он по-приятельски хлопнул по плечу бонвивана старой закалки, а тот развернулся да и дал ему по носу.

— Ладно, — сказал он. — К черту условности. Скажи: эй, Джимми!

— Эй, Джимми.

Одержимый манией совершенства, Фиппс не удовлетворился.

— Ну-ка, еще разок, понежнее.

— Эй, Джимми.

Фиппс откинулся на подушки. Интонация Смидли еще была далека от мелодичности попугая-неразлучника, обращающегося к своей подружке, но ближе к идеалу.

— Уже лучше. Вам, светским мотылькам, не следует проявлять пренебрежения к малым сим.

— А ты что, не любишь светских мотыльков? — поинтересовалась Билл.