Том 4. М-р Маллинер и другие - [158]

Радость оказалась недолгой. Новоприбывший был не кто иной, как человек с рукавами.

Да, господа, словно путник в пустыне, Арчибальд просто кружил и вернулся в тот самый «Гусь и Огурец», к человеку, которого не думал встретить в этой жизни.

— Чего орете? — осведомился тот.

Неопрятный субъект мгновенно преобразился, сменив угрозы на тихий плач.

— Сала не ест… — плакал он в пепельницу. — Сала, понимаешь, не ест! Воротничок напялил, а са-а-а-ла…

— Да плюньте вы, — начал человек с рукавами, обращаясь к Арчибальду, но внезапно утратил ту приветливость, которая присуща гостеприимному хозяину. Он хмыкнул, хрюкнул, и тихо вымолвил:

— Вот это да! Тот самый.

После этого он поплевал на ладони.

— Минуточку! — сказал Арчибальд. — Послушайте!

— А чего я делаю? — откликнулся субъект. — Слушаю. Да. Так ему! — прибавил он, услышав грохот. — Сала он не ест!

В то время ночи, когда часы, если они правильны, показывают ровно три, перед домом 36-а по улице Парк-лейн послышалось робкое кудахтанье. Покаянный, усталый, не любящий масс, пламенно любящий невесту племянник мой начинал свой коронный номер. Аврелия велела прийти, он и пришел.

Поначалу шло туговато, потом он разыгрался. Голос обрел выразительность, силу и все то, что обращает подражание курице в произведение искусства. Вскоре стали открываться окна, высовываться головы. Кто-то звал полицию. Этот мир снисходит к влюбленным, но не тогда, когда они изображают кур по ночам.

Наконец явился закон в лице констебля С. 44.

— Это что такое? — спросил он.

— Куд-кудах, — отвечал Арчибальд.

— То есть как?

— Кудах-кудах-кудах, — рассыпался трелью мой племянник.

Пришла та минута, когда нужно обежать круг. Констебль, опустивший руку на плечо, этому мешал. Арчибальд легко отпихнул его — и в это самое время открылось окно.

Прекрасная Аврелия спала крепко и, услышав первые «куд-кудах», решила, что это ей снится.

Теперь, когда она проснулась, душу ее затопила волна облегчения и любви.

— Арчибальд! — вскричала она. — Неужели ты, старый гад?

— А кто же еще? — отвечал племянник, прерывая представление.

— Иди сюда, выпей!

— Спасибо, с удовольствием, — сказал Арчибальд. — Нет, прости. Кажется, не могу.

— Почему?

— Полисмен схватил.

— И не отпустит, — развил его мысль констебль достаточно мрачным тоном, ибо живот у него еще ныл.

— Не отпустит, — перевел Арчибальд. — Теперь я, наверное, приду… когда, начальник?

— Через две недели без обжалования, — отвечал тот. — Нападение при исполнении.

— Через две недели, — сообщил Арчибальд уже издали. — Четырнадцать дней. Скажем так, полмесяца.

— Я тебя жду! — закричала Аврелия.

— Что ты делаешь?

— Жду-у-у!

— Значит, ты меня любишь?

Голос его был едва слышен, констебль шел быстро.

— Да-а-а!

— Что?

— Да-а-а-а-а!!!

— Не слы-ы-шу!

— ДА! — взревела Аврелия. Ее измученная глотка понемногу отдыхала, когда издали донеслось едва слышное «куд-кудах», сообщившее ей, что он все понял.

Улица закрыла окна и пошла спать.

ЧЕСТЬ МАЛЛИНЕРОВ

Небольшой кружок мыслителей, собиравшийся в баре, обсуждал некое дело о нарушения брачных обещаний, за которое ухватились газеты. Виски-с-Содовой не мог понять, как же удается эти обещания нарушить.

— Нет, — настаивал он, — как они решаются? Лев, и тот не посмеет. Вот я, например, был смелый человек, но если бы вы меня попросили порвать с моей будущей женой, — кстати, тогда ее звали мисс Бутл, из Бэлемских Бутлов, — я бы отказался. А посмотришь — только это и делают. Бросают.

Вдумчивый Гоголь-Моголь-с-Ромом заметил, что большое подспорье — телефон. Джин-с-Джинджером предпочитал фальшивую бороду.

— Раз — и готово, — поведал он. — Покупаешь бороду, пишешь письмо и, в этой самой бороде, уезжаешь в Канаду.

Полкружки Пива считал, что джентльмену это не пристало. Джин-с-Джинджером с ним не согласился. Чтобы выяснить, где истина, они обратились к мистеру Маллинеру.

— Вот вы, — сказал Полкружки, — пошли бы на такой обман? Купили бы бороду?

Мистер Маллинер мягко улыбнулся.

— В нашей семье, — ответил он, — обещаний не нарушают. Быть может, мы старомодны, быть может — мы слишком высоко ставим честь древнего рода, но по нашему кодексу жених не вправе разорвать помолвку. Если Маллинер свяжет себя обетом, он связан, выхода нет. Именно такие чувства осложнили жизнь моему племяннику, когда он захотел отказаться от прекрасной Аврелии. Мы были поражены.

— Как?! — вскричали мы. — От Аврелии? Ваш племянник Арчибальд? Тот, который кудахтал? Да он же ее боготворил!

— Это верно.

— Тогда почему он хотел ее бросить?

— Надо ли говорить, что побуждения его были в высшей степени похвальны? Видимо, не надо. Он — Маллинер. Двигала им забота о невесте. Но лучше начнем с начала.

Только что (сказал мистер Маллинер) вы справедливо заметили, что племянник мой Арчибальд боготворил Аврелию Каммарли. Если я сообщу вам, что целых три раза он посылал своего лакея в парк, чтобы тот вырезал на приличном дереве ее инициалы, окружив их сердечком, вы поймете, какой глубины достигли его чувства. Поймете вы и то, как был он потрясен, когда, через шесть недель, Аврелия выказала холод.

Конечно, на какое-то время холод выказывают все, хотя бы для того, чтобы снова потеплеть. Но тут было не так. Вот, скажем, племянник мой сравнивал невесту со звездой, а она отвечала «М-дэ…» Он спрашивал, любит ли она своего Арчи, а она откликалась: «Что-что?» Он говорил о скорой свадьбе, а она осведомлялась, что он почитывает. Пустяки? Возможно. Ерунда? Как для кого. Во всяком случае, он, взвесив знаки и признаки, убедился, что по какой-то тайной причине Аврелия к нему охладела; и, как сделает всякий, если у него болит сердце, пошел за советом к матери.