Том 4. Лачуга должника. Небесный подкидыш. Имя для птицы - [38]

Я. Но ведь бессмертие — это уже само по себе счастье!

Эла. Нет! Бессмертны должны быть или все люди на свете, или никто на свете. Я бы вовсе не хотела быть бессмертной, зная, что все кругом смертны. Мне было бы просто стыдно и неприятно... И потом — ты помнишь этих несчастных вечных людей у Свифта... Струдберги, что ли?..

Я. Но у него они не по своей воле...

Эла. А когда по своей воле, как эти твои дурацкие короли и королевы и всякие там принцы, — это еще хуже. Ведь никакие царства не вечны, и их в конце концов прогонят с престола и даже без пенсии. А принц, из-за того что его родители бессмертны, никогда не вступит на престол. И выиграл во всей этой истории один только конь. Да и то... Ведь это только люди знают заранее, что они умрут. Коню его бессмертие — не в коня корм.

Я. Постой, а об этом поселянине ты ничего не сказала. Он ведь тоже обессмертился.

Эла. Ты говоришь, он знал, что яблоко это необыкновенное?

Я. Вообще-то ему сказали... Но у него не было времени на размышления.

Эла. А когда он начал жевать это яблоко, он не подумал, что невеста его останется смертной? Что он будет все такой же, а она будет стареть у него на глазах?! Хорош гусь!

Я. Я же тебе говорю, что все очень быстро произошло. Уже потом до него дошло, что он, может быть, не очень-то хорошо поступил по отношению к ней.

Эла. Он поступил как подонок! Это даже хуже, чем измена с другой женщиной. То измена по любви или по легкомыслию, а это просто измена, предательство... Но хватит этих тестов. Ты скажи мне, что с тобой-то творится? Ты в чем-то изменился, а в чем — не пойму.

Но что я мог сказать ей после этого разговора? Я перевел беседу на какую-то мелкую тему. Эла, ожидая чего-то более серьезного, обиделась, замолчала.

Есть молчание согласья,

Праздничная тишина;

Есть молчанье поопасней,

Есть молчание — война.

С этого дня трещинка отчуждения возникла между нами — и все ширилась, ширилась...

XXII

За ужином все мы, за исключением дяди Фили, сидели присмиревшие, погруженные в свои мысли. Привыкали к новой жизни. Да и похмелье сказывалось, в особенности на тете Лире: вид у нее был кислый. Зато муженек ее высоко держал знамя миллионера — пошучивал, строил монументальные планы; он успел опохмелиться из потайных своих запасов.

— Сколько Хлюпик людей-то перекусает за миллион лет! — воскликнул он вроде бы ни к селу ни к городу. — Не счесть! Десять дивизий!

— На поводке его теперь надо держать, чтоб не выбегал на улицу, — высказалась тетя Лира. — А то кто-нибудь возьмет да пристукнет.

— Купим, купим поводок, Лариса! — заверил дядя Филя. — Сперва кожаный, а там, глядишь, и до золотой цепочки дело дойдет... Мы, будь уверена, не только по годам, а и по деньгам в миллионеры выйдем!.. И пора думать нам о каменном доме. Не годится нам в деревянном жить по нашему-то нынешнему званию.

— С каких шишей каменный-то построишь? — хмуро возразила жена.

— Экономить будем, копить будем. Временно во времянке поживем, а сюда дачников пустим. Сперва пожмемся — зато потом развернемся. Времени у нас впереди много.

— Ой, умирать-то как будет страшно, миллион лет проживши... За тысячу лет до смерти дрожать начнем, — вздохнула тетя Лира. — Уж и не знаю, добрый ли мы подарок получили.

— Оставь эти разговорчики, — одернул ее дядя Филя. — Другая бы от радости плясала, а ты ноешь.

— Ладно, ладно, не буду... Пойду поросенка покормлю.

— Вот это дело. За Хлюпиком и поросенком теперь особый уход нужен. И к ветеринару надо их сводить, зарегистрировать возраст. Сейчас мы о своем долгожительстве помалкивать будем, а потом, когда нужно, всему миру объявимся. И в доказательство ученым вечную собаку покажем...

— И вечную свинью подложим, — вмешался Валик. — Но имя дать надо. А то «поросенок» да «поросенок», а ведь он наш товарищ по бессмертию.

— Прав ты, Валик, прав! — согласился дядя Филя. — И ведь свиньи — они умные, они в цирке-то что вытворяют — буквы узнают! А наш-то за такие годы ума наберется — извини-подвинься!

— Ему нужно создать культурные условия: трансляцию в сарайчик провести, азбуку там повесить... — не то в шутку, не то всерьез высказался Валентин. — За миллион лет он, может, доцентом станет, до докторской степени дохрюкается. Ему надо международное имя дать. Например — Антуан. Его крестить надо.

— Это уж богохульство будет. В Бога не верю, но богохульства на своей жилплощади не допущу, — твердо заявил дядя Филя.

— А мы не по-церковному, а по-морскому, как корабли крестят. Бутылку шампанского о нос разбивают — и корабль окрещен.

— Нет, не позволю! Так и убить животное можно. И посуду бить не годится. Посуду уважать надо!

В эту минуту Хлюпик, спокойно лежавший на полу, вдруг залился лаем и, опустив хвост, кинулся к двери. Учуял, что кто-то идет.

Мы все вышли из дома. От калитки к крыльцу шагала почтальонша тетя Наташа. Что-то настороженное, замкнутое угадывалось в ее лице и даже в походке.

— Срочная телеграмма, — сказала она. — Плохая.

В телеграмме сообщалось, что мать и отец Валика погибли на станции Поныри вследствие несчастного случая. Позже выяснилось, что смерть их была и случайна, и нелепа: они, перебегая через запасный путь, попали под маневровый локомотив. Оба были трезвы; они вообще спиртного в рот не брали.