Том 4. Книга 2. Дневниковая проза - [50]

Аля: — «М<арина>! Что такое — бездна?»

Я: — «Без дна».

Аля: — «Значит, небо — единственная бездна, потому что только оно одно и есть без дна».

* * *

— «Марина! Неужели ты все эти стихи написала? Мне даже не верится — так прекрасно!»

* * *

6-го июля 1918 г.

«— Марина! Мы с тобою в разряженных именах: Ариадна — Марина».

* * *

Н<икодим> (о подвиге):

— Самоуничижение — такой же инстинкт, как самосохранение.

* * *

Разница между мной (ребенком) и Алей:

— У Али восторг к своему (своей породе в мире) перевешивает сильное отвращение к чужому.

У меня — наоборот. (Было и есть).

* * *

Аля (пропустив, по свойственной ей медлительности, шарманщика):

— Марина! Я не особенно жалею, когда пропускаю какую-нибудь

радость, а когда горе — жалею. Я только одного горя бы не жалела:

видеть черта.

* * *

Аля:

— «Марина! —

С какой стороны — страна старины?» (В Кремле)

«Марина! Как старый лев лучше, чем старая женщина!»

* * *

Глядя в небо:

— «Марина! Как голубизна загребает белизну!»

* * *

— «Марина! Голова у меня тяжелая, как у памятника, только не на вес».

17-го июля 1918 г.

Хаос, взятый на учет.

* * *

Беззащитность рукописи (я).

* * *

30-го июля 1918 г.

Аля: — «Марина! Если бы твое кресло не было мягкое, оно было бы настоящее жесткое кресло».

* * *

Александр Македонский, разрубая Гордиев узел, просто груб.

* * *

Лунная ночь в городе всегда готична.

* * *

Саламандра не огненна, она — огнеупорна. Какой безумный холод, чтобы жить в огне!

* * *

31-го июля 1918 г.

— «Мама! Я не могу спать! У меня такие острые думы!

— Марина! Мне кажется — нет людей духа. Не духа, когда дышишь, а того, другого. Ты меня понимаешь?»

* * *

1-го августа 1918 г.

— «Где дыра, а сквозь дыру — синее небо, там — Италия». (Н<икодим>)

* * *

Аля: — «Марина! Когда ты пишешь — ты только водишь рукой, а пишет — душа».

* * *

Аля, о видении ангела: лицо неяркое, как луна, а глаза нарисованные, а внутри — точно простокваша.

* * *

«У меня горе тяжелое, как железо, как бомба».

* * *

— Воспоминание: этим летом я как-то после купанья сидела на песке. Подошла огромная белая лохматая собака и села рядом. И вот, Надя: «Что-й-то, барыня, странно на вас глядеть: на одного-то слишком много надето, а у другого — чего-то не хватает».

(Много шерсти у пса, отсутствие одежды — у меня.)

* * *

Два источника гениальности женщины: 1) её любовь к кому-нибудь (взаимная или нет — все равно). 2) чужая нелюбовь.

* * *

Бездарна женщина: когда не любит (никого), когда ее любит тот, кого она не любит.

* * *

Когда нет мужчин, я о них никогда не думаю, как будто их никогда и не было.

* * *

21-го августа 1918 г.

Еда иногда пахнет совсем не едой: приключением, грустью (запах кухни большого отеля).

* * *

Аля: — «Марина! Я хотела бы написать книгу про все. Только я бы не хотела ее продавать, я бы хотела, чтобы она у нас осталась, чтобы ее могли читать только родные: душевно-родные и другие»…

* * *

Марина! А у тебя иногда дикие глаза: в них степи, ночь…

* * *

На днях разбился верхний свет в столовой. Стекла вдребезги, кирпичи, штукатурка, звон. Мы с Алей еле спаслись. Аля, в слезах: — «Марина! я жалею книги!»

— «Какие книги?»

— «Ведь дом рушится!»

* * *

— «Да! И если ты через 10 минут не будешь готова, я тебя не возьму ни гулять, ни в Кремль, и не дам тебе чаю!»

— «А я тогда буду жить как святые! И буду писать 8 страниц в день!»

(В реплике — ни самолюбия, ни самомнения, ни смирения — сразу сжилась.)

* * *

Я — le contre — coup du fait.[134]

* * *

Мужчины и женщины мне — не равно близки, равно — чужды. Я так же могу сказать: «вы, женщины», как: «вы, мужчины». Говоря: «мы — женщины», всегда немножко преувеличиваю, веселюсь, играю.

* * *

Июльское солнце я чувствую черным.

* * *

Аля, 27-го августа 1918 г., в кухне, за ужином — ко мне и Наде:

«Вы тут все про дворников говорите, а я думаю про свою серебряную страну».

* * *

Из письма:

Нас делят, дружочек, не вещи высокого порядка, а быт. Согласитесь, что не может быть одинаковое видение от жизни у человека, к<отор>ый весь день кружится среди кошелок, кухонных полотенец, просто народных лиц, вскипевшего или не вскипевшего молока и человека, в полном чистосердечии никогда не видавшего сырой моркови.

Женщине, если она человек, мужчина нужен, как роскошь, — очень, очень иногда. Книги, дом, забота о детях, радости от детей, одинокие прогулки, часы горечи, часы восторга, — что тут делать мужчине?

У женщины, вне мужчины, целых два моря: быт и собственная душа.

* * *

Я абсолютно déclassée.[135] По внешнему виду — ктó я? 6 ч. утра. Зеленое, в три пелерины, пальто, стянутое широченным нелакированным поясом (городских училищ). Темно-зеленая, самодельная, вроде клобука, шапочка, короткие волосы.

Из-под плаща-ноги в безобразных серых рыночных чулках и грубых, часто нечищеных (не успела!) башмаках. На лице — веселье.

Я не дворянка — (ни гонора, ни горечи) и не хозяйка (слишком веселюсь), я не простонародье (слишком <пропуск> и не богема (страдаю от нечищеных башмаков, грубости их радуюсь, — будут носиться!)

Я действительно, абсолютно, до мозга костей, — вне сословия, профессии, ранга. — За царем — цари, за нищими — нищие, за мной — пустота.

* * *

— «Монах ребенка украл!»

(Возглас мальчишки на Казанском вокзале, видящего меня мчащуюся с Ириной на руках.)