Том 4. Классические розы - [40]

1912

Туманский

Хотя бы одному стихотворенью

Жизнь вечную сумевший дать поэт

Хранит в груди божественный секрет:

Обвеевать росистою сиренью.

Что из того, что склонны к засоренью

Своих томов мы вздором юных лет!

Сумей найти строфу, где сора нет,

Где стих зовет ползучих к воспаренью!

Восторга слезы — как весенний дождь!

Освобожденная певица рощ

Молилась за поэта не напрасно:

Молитве птичьей вняли небеса, —

Любим поэт, кто строки набросал,

Звучащие воистину прекрасно!

1926

Тургенев

Седой колосс, усталый, старый лев

С глазами умирающей газели,

Он гордый дух,[12] над ним всю жизнь висели

Утесы бед и смерть, оскалив зев…

Как внятен женских русских душ напев

Ему в его трагичной карусели

От Франции и до страны метели,

Где тлел к нему неправый, мелкий гнев…

Его натуре хрупкой однолюба,

Кому претило все, что в жизни грубо,

Верна любовь к певунье, в чье гнездо

Он впущен был, и — горькая победа, —

Ему давала в роли Людоеда

Тургеневу! — Полина Виардо…

1925

Тютчев

Мечта природы, мыслящий тростник,

Влюбленный раб роскошной малярии,

В душе скрывающий миры немые,

Неясный сердцу ближнего, поник.

Вечерний день осуеверил лик,

В любви последней чувства есть такие,

Блаженно безнадежные. Россия

Постигла их. И Тютчев их постиг.

Не угасив под тлеющей фатою

Огонь поэтов, вся светясь мечтою,

И трепеща любви, и побледнев,

В молчанье зрит страна долготерпенья,

Как омывает сорные селенья

Громокипящим Гебы кубком гнев.

1926

Тэффи

С Иронии, презрительной звезды,

К земле слетела семенем сирени

И зацвела, фатой своих курений

Обволокнув умершие пруды.

Людские грезы, мысли и труды —

Шатучие в земном удушье тени —

Вдруг ожили в приливе дуновений

Цветов, заполонивших все сады.

О, в этом запахе инопланетном

Зачахнут в увяданье незаметном

Земная пошлость, глупость и грехи.

Сирень с Иронии, внеся расстройство

В жизнь, обнаружила благое свойство:

Отнять у жизни запах чепухи…

1925

Уайльд

Его душа — заплеванный Грааль,

Его уста — орозненная язва…

Так: ядосмех сменяла скорби спазма,

Без слез рыдал иронящий Уайльд.

У знатных дам, смакуя Ривезальд,

Он ощущал, как едкая миазма

Щекочет мозг, — щемящего сарказма

Змея ползла в сигарную вуаль…

Вселенец, заключенный в смокинг денди,

Он тропик перенес на вечный ледник, —

И солнечна была его тоска!

Палач-эстет и фанатичный патер,

По лабиринту шхер к морям фарватер,

За Красоту покаранный Оскар.

С — Петербург

1911

Уитмен

«О, тени тень, всесильный человек,

Проспавший самого себя, я знаю:

Премудрость скрыта, равная Синаю,

В твоей златовенчанной голове.

Кто б ни был ты, привет твоей листве,

Снежинкам, ручейкам, цветам и маю,

Я человечество воспринимаю,

Бессмертье видя в бренном естестве».

Так говорит поэт страны рассудка,

Кому казалась домом проститутка,

Мертвецкой страсти и дворцом греха,

Кто видел в девке, смертью распростертой,

Громадный дом, уже при жизни мертвый,

Где тел мужских кипели вороха…

1926

Фет

Эпоха робкого дыханья… Где

Твое очарованье? Где твой шепот?

Практичность производит в легких опыт,

Что вздох стал наглым, современным-де…

И вот взамен дыханья — храп везде.

Взамен стихов — косноязычный лопот.

Всех соловьев практичная Европа

Дожаривает на сковороде…

Теперь — природы праздный соглядатай —

О чем бы написал под жуткой датой

Росистым, перламутровым стихом?

В век, деловой красою безобразный,

Он был бы не у дел, помещик праздный,

Свиставший тунеядным соловьем…

1926

Фофанов

Большой талант дала ему судьба,

В нем совместив поэта и пророка.

Но властью виноградного порока

Царь превращен в безвольного раба.

Подслушала убогая изба

Немало тем, увянувших до срока.

Он обезвремен был по воле рока,

Его направившего в погреба.

Когда весною — в божьи именины, —

Вдыхая запахи озерной тины,

Опустошенный, влекся в Приорат,

Он, суеверно в сумерки влюбленный,

Вином и вдохновеньем распаленный,

Вливал в стихи свой скорбный виноград…

1926

Цветаева

Блондинка с папироскою, в зеленом,

Беспочвенных безбожников божок,

Гремит в стихах про волжский бережок,

О в персиянку Разине влюбленном.

Пред слушателем, мощью изумленным,

То барабана дробный говорок,

То друга дева, свой свершая срок,

Сопернице вручает умиленной.

То вдруг поэт, храня серьезный вид,

Таким задорным вздором удивит,

Что в даме — жар и страха дрожь — во франте…

Какие там «свершенья» ни верши,

Мертвы стоячие часы души,

Не числящиеся в ее таланте…

1926

Чайковский

Прослышанье потусторонних звуков.

Безумье. Боль. Неврастения. Жуть.

Он разбудил звучащую в нас суть

И, показав, исчезнул, убаюкав.

Как жив он в нас, он будет жив для внуков,

Он, чьим мотивом можно бы вздохнуть.

Его забыть ли нам когда-нибудь,

Кто в сердце оживлял так много стуков?

И позабыть ли нам порыв простой,

Как на канавке Зимней в час пустой

Во встречу с Лизой верили упрямо?

И знали на Литейном особняк,

Где перед взорами ночных гуляк

Мелькала в окнах Пиковая Дама…

1926

Чехов

Не знаю, как для англичан и чехов,

Но он отнюдь для русских не смешон,

Сверкающий, как искристый крюшон,

Печальным юмором серьезный Чехов.

Провинциалки, к цели не доехав,

Прошались с грезой. Смех их притушен.

И сквозь улыбку мукою прожжен

Удел людей разнообразных цехов.

Как и тогда, как много лет назад,

Благоухает наш вишневый сад,

Где чувства стали жертвой мелких чувствец…

Как подтвержденье жизненности тем —