Том 4. Классические розы - [13]

И Глупость делает свои дела…

1927

Стреноженные плясуны

Это кажется или это так и в самом деле,

В пору столь деловитых и вполне бездельных дел,

Что крылатых раздели, что ползучих всех одели

И ползучие надели, что им было не в удел?

И надев одеянье, изготовленное Славой

Для прославленных исто, то есть вовсе не для них,

Животами пустились в пляс животною оравой,

Как на этих сумасшедших благосклонно ни взгляни…

И танцуют, и пляшут, да не час-другой, а — годы,

Позабыв о святынях, об искусстве и любви;

Позабыв о красотах презираемой природы,

Где скрываются поэты — человечьи соловьи…

И скрываясь от гнуси со стреноженною пляской,

От запросов желудка, от запросов живота,

Смотрят с болью, презреньем и невольною опаской

На былого человека, превращенного в скота…

1927

Те, кто морит мечту…

Я ни с этим и ни с теми,

Одинаково в стороне,

Потому что такое время,

Когда не с кем быть вместе мне…

Люди жалки: они враждою

Им положенный полувек

Отравляют, и Бог с тобою,

Надоедливый человек!

Неужели завоеванья,

Изобретенья все твои,

Все открытья и все познанья —

Для изнедриванья Любви?

В лихорадке вооруженья

Тот, кто юн, как и тот, кто сед,

Ищет повода для сраженья

И соседу грозит сосед.

Просветительная наука,

Поощряющая войну,

Вырвет, думается, у внука

Фразу горькую не одну.

А холопское равнодушье

К победительному стиху,

Увлеченье махровой чушью,

И моленье на чепуху?

Мечтоморчатые поганки,

Шепелявые сосуны, —

В скобку стрижены мальчуганки

И стреножены плясуны.

Ложный свет увлекает в темень.

Муза распята на кресте.

Я ни с этими и ни с теми,

Потому что как эти — те!

1927

Возмездие

Был дух крылат,

Бескрыло тело.

Земных палат

Не захотело.

Приобрело

У птицы крылья,

Превозмогло

Свое бессилье.

Все побороть!

Не тут-то было:

Крылата плоть,

Душа бескрыла.

1929

Отрада Приморья…

Изумительное у меня настроенье:

Шелестящая чувствуется чешуя…

И слепит петухов золотых оперенье…

Неначертанных звуков вокруг воспаренье…

Ненаписываемые стихотворенья…

— Точно Римского-Корсакова слышу я.

Это свойственно, может быть, только приморью,

Это свойственно только живущим в лесу,

Где оплеснуто сердце живящей лазорью,

Где свежаще волна набегает в подгорью,

Где наш город сплошною мне кажется хворью,

И возврата в него — я не перенесу!..

1927, март

Поэту («Как бы ни был сердцем ты оволжен…»)

Как бы ни был сердцем ты оволжен,

Как бы лиру ни боготворил,

Ты в конце концов умолкнуть должен:

Ведь поэзия не для горилл…

А возможно ли назвать иначе,

Как не этой кличкою того,

Кто по-человечески не плачет,

Не переживает ничего?

Этот люд во всех твоих терцинах

Толк найдет не больший, — знаю я, —

Чем в мессинских сочных апельсинах

Тупо хрюкаюшая свинья…

Разве же способен мяч футбольный

И кишок фокстроттящих труха

Разобраться с болью богомольной

В тонкостях поэтова стиха?

Всех видов искусства одиноче

И — скажу открыто, не тая —

Непереносимее всех прочих —

Знай, поэт, — поэзия твоя!

Это оттого, что сердца много

В бессердечье! Это оттого,

Что в стихах твоих наличье Бога,

А земля отвергла божество!

1922, 9 окт.

Дон Жуан

Чем в старости слепительнее ночи,

Тем беспросветней старческие дни.

Я в женщине не отыскал родни:

Я всех людей на свете одиноче.

Очам непредназначенные очи

Блуждающие теплили огни.

Не проникали в глубину они:

Был ровным свет. Что может быть жесточе?

Не находя Искомой, разве грех

Дробить свой дух и размещать во всех?

Но что в отдар я получал от каждой?

Лишь кактус ревности, чертополох

Привычки, да забвенья трухлый мох.

Никто меня не жаждал смертной жаждой.

1929

Стихи о человеке

Меж тем как век — невечный — мечется

И знаньями кичится век,

В неисчислимом человечестве

Большая редкость — Человек.

Приверженцы теории Дарвина

Убийственный нашли изъян:

Вся эта суетливость Марфина —

Наследье тех же обезьян.

Да, в металлической стихийности

Всех механических страстей —

Лишь доля малая «марийности»

И серебристости вестей…

Земля! Века — ты страстью грезила,

Любовь и милосердье чла,

И гордостью была поэзия,

Для человечьего чела!

Теперь же дух земли увечится,

И техникою скорчен век,

И в бесконечном человечестве,

Боюсь, что кончен Человек.

1929

А мы-то верили!

Сомненья не было — а мы-то думали! а мы-то верили!.. —

Что человечество почти не движется в пути своем…

Как в веке каменном, как при Владимире в Днепровском тереме,

Так в эру Вильсона зверье останется всегда зверьем…

Война всемирная, — такая жадная, такая подлая

Во всеоружии научных методов, — расписка в том,

Что от «божественного» современника животным отдало,

И дэнди в смокинге — размаскированный — предстал скотом…

Кто кинофильмами и бубикопфами, да чарльстонами

Наполнил дни свои, кто совершенствует мертвящий газ,

О, тот не тронется природой, музыкой, мечтой и стонами,

Тот для поэзии — а мы-то верили! — душой угас…

1926

Обидно поверить…

С отлогой горы мы несемся к реке на салазках,

И девушкам любо, и девушкам очень смешно.

Испуг и блаженство в красивых от холода глазках,

Обычно же… впрочем, не все ли мне это равно!

Навстречу дубы — мы несемся аллеей дубовой —

Торопятся в гору и мимо мелькают стремглав.

Вот речка. И девушек хохот жемчужно-пунцовый

Из-под завитушек, седых от мороза — лукав.

Мне трудно поверить, в морозных участнику гульбах,

Что эти здоровые дети — не тяжкий ли сон? —

С парнями пойдут, под расстроенный старенький Мюльбах,