Том 4. История западноевропейской литературы - [72]

Не знаю я, как думают другие

И ты об этой жизни, но, по мне,

Отраднее не жить, чем трепетать

Пред существом, что вам во всем подобно.

Мы родились свободными, как Цезарь.

И далее:

Он, как колосс,

Загромоздил наш узкий мир собою,

А мы, созданья жалкие, снуем

Меж ног его громадных и, пугливо

Глядя кругом, могил бесславных ищем!..

Поверь мне, Брут, что может человек.

Располагать судьбою, как захочет.

Не в звездах, нет, а в нас самих ищи

Причину, что ничтожны мы и слабы¹⁸.

Затем Кассий говорит так:

Что до меня касается, ходил я

По улицам и подвергал себя

Опасностям ужасной этой ночи.

Ты видишь, Каска, грудь я обнажил

И подставлял ее ударам грома,

Когда, синея, молнии сверкали

И разверзали небо¹⁹.

Ему говорят, что Цезарь провозгласил себя императором. Тогда он восклицает:

Будь правда это, где кинжал мой будет?

От рабства Кассий Кассия избавит.

О боги, с этим слабый полон сил!

О боги, этим деспота свергают.

Либо в свою грудь, либо в грудь тирана! Оружие — это первое, за что этот аристократ хватается, потому что он полон революционной отваги и страсти. Но:

Ни каменные башни, ни ограды,

Ни душные темницы, ни оковы

Не могут силы духа обуздать…

И человек, коль цепи слишком тяжки,

Всегда от них освободиться может.

Пусть знает целый мир, как я то знаю,

Что рабства груз, гнетущий жизнь мою,

Когда хочу, всегда могу я свергнуть²⁰.

И вот об этом человеке многомудрый Шестов говорит, что он лишь примазавшийся к заговору тип! Вот как Брут говорит про цареубийство:

Не будем мы, Кай Кассий, мясниками,

Мы Цезаря лишь в жертву принесем,

Против его мы духа восстаем.

О, если бы, его не убивая,

Могли его мы духом овладеть!

Но он — увы! — за этот дух, страдая,

Кровавой смертью должен умереть.

Убьем его мы смело, но без гнева,

Как жертву, приносимую богам²¹.

Чисто принципиальное отношение: я на него, мол, не сержусь, он, может быть, хороший человек, но я его убиваю, потому что этого требует история, потому что он историческая фигура, которую нужно устранить: как Юлий — он хороший человек, а как Цезарь — подлежит устранению.

А вот вам сцена²², после того как Юлий Цезарь был убит:

Цинна

Свобода, воля! Нет тирана больше!

По улицам провозглашайте это!

Кассий

Трибуны занимайте и кричите:

Свобода, воля и освобожденье!

Брут

Сенаторы и граждане, не бойтесь!

Не обращайтесь в бегство: властолюбию

Мы только оплатили старый долг.

Кассий (заботливо говорит Публию)

Оставь нас, добрый Публий, может быть,

Нас поглотит народная волна

И старости твоей не пощадит,

Как будешь с нами!

Брут (в волнении восклицает)

Сюда идите, римляне! По локти

В его крови свои омоем руки

И, обагрив мечи, пойдем на площадь,

Кровавыми мечами потрясая.

Пусть все кричат: «Свобода, мир и воля!»

Кассий

Сюда, сюда! Омоем руки кровью!

Века пройдут, и сколько, сколько раз

Высокое деянье наших рук

Предметом представления послужит

Средь царств грядущих дней, среди народов,

Неведомых еще.

Брут

И сколько раз

Потехою послужит смерть Цезаря,

Что здесь лежит у статуи Помпея,

Как жалкий прах.

Кассий

И каждый раз нас будут

Спасителями родины считать…

По Шекспиру выходит, что они как бы совершают какую-то мессу, какое-то служение, церемонию, предвидят, что театры будущего у неизвестных им народов, вот в этакой Москве, так-же будут изображать, как падает Цезарь и как они выходят провозглашать свободу.

И это называется монархической драмой? Но, товарищи, вот в чем прав Шестов: Шекспир слишком мудр, чтобы кончить это дело победой. Оно и на деле не кончилось победой. Шекспир был целиком аристократ, был целиком с Брутом и Кассием, но тем не менее он знает, что победить в этой борьбе нельзя. Прошло время аристократии, прошло время аристократической республики. На месте Цезаря его племянник Октавий, и он будет также опираться на массы, которые хотят монархии. За монархию держалась буржуазия и мелкая буржуазия, частью потому, что ее надували, частью потому, что буржуазии в то время нужен был королевский закон, королевский суд, сильная власть, которая боролась бы с дроблением на отдельные феодальные части, которая боролась бы с чрезмерной властью дворянства. В иной форме буржуазия выступить тогда не могла. Вот через несколько десятков лет, в конце XVII столетия, буржуазия отрубит голову своему английскому Цезарю, потому что он ей не будет нужен, а пока она идет под лозунгом просвещенного абсолютизма.

Шекспир, во всяком случае, считает торжество этого лозунга, так сказать, поражением правды. Он как объективный, почти научно-социологический драматург приходит к такому выводу: конечно, с нашим классом все, что есть благородного в протестах людей, которые хотят сохранить свободу. Исторические Брут и Кассий, наверное, тоже хотели сохранить свободу. Поэтому они взывали к будущим поколениям. И когда Брут побежден, то сам его враг, Антоний, торжествующий демагог, хитрец, дипломат, говорит:

Миру возвестить сама природа

Могла бы: то был человек²³.

Шекспир думал, что поколения, которые будут читать повесть о Бруте через сколько угодно лет, признают, что «это был человек», потому что он выполнил свой долг до конца, потому что он смог убить своего благодетеля и друга, поскольку тот был политическим врагом революции, потому что он разрушил счастье своей личной жизни, имея все, чтобы быть счастливым: чудесную, тонкую, физическую красоту, великолепное умственное развитие, громадное богатство. Он все это бросил, потому что его призвала революция, и он пошел на ее зов. Этот революционер был аристократом, но духом он все-таки был революционер. И действительно, когда эти мещанишки Шестовы и Спасовичи