Том 4. История западноевропейской литературы - [108]

Гениальным произведением является роман Гёте «Вильгельм Мейстер»²⁴, в особенности первая часть. Когда он вышел в свет, вся Европа была убеждена, что это — шедевр, лучшее творение века. Роман действительно увлекательный. На его сюжет вышел целый ряд опер, драматических переработок, кинофильм и т. д. Содержание очень богатое. Но какова основная мысль? Мысль та, что этот маленький Вильгельм по фамилии Мейстер, это — растущий будущий мастер. Он учится. Первая часть романа — годы ученичества. Здесь изображаются приключения молодого человека, которого жизнь постепенно шлифует. Основной мотив этой части таков: ты, талантливый молодой человек, стараешься жить какой-то художественной жизнью, все жадно захватить, но тебя влечет больше фальшивый блеск, жизнь заставит тебя остепениться и стать мудрым реалистом.

Маленький Вильгельм увлекается сценой, вместе с бродячими актерами ездит по Германии, а между тем это ложный путь, путь дилетантов. Каждый человек должен сделаться мастером, то есть каждый человек, которому стоит жить на свете, должен выбрать себе какую-нибудь специальность и в этой специальности довести себя до тонкости. Через все пышные перипетии романа, необыкновенно увлекательного и чисто по-гётевски написанного в том смысле, что все краски соединяются в какую-то счастливую гармонию, и даже в самых тяжелых испытаниях чувствуется жажда счастья и уменье быть счастливым, — все это приводит к тому, что Вильгельм Мейстер женится на девушке, которая казалась ему недосягаемой. В то же время он делается хирургом (а тогда хирург был чем-то вроде квалифицированного цирюльника). Словно нарочно Гёте хотел сказать: ты не увлекайся тем, чтобы быть таким универсальным Гёте, как я. Настоящий человек должен иметь хотя бы мелкую специальность, и тогда он займет свое место в человеческом обществе. А значение имеет целое, а не отдельный индивидуум. Этот конец немного скучен после ярких картин, чудесных женских образов, бродячей жизни, жажды творчества, но такова мудрость, завершающаяся «равновесием».

Гёте изображает во второй части романа фантастическую провинцию, где по его методам воспитывают детей, чтобы они в совокупности составили целостный организм, где каждый нашел бы себя в целом. В этой же части он создает женский образ, это Макария — счастливая, и делает намеки на то, что в случае служения общественной идее человек разовьется до человекобожеского бытия, до гармонии, в которой откроются глаза на внутренние глубины мира, — о которых Гёте не говорит. Ему приходилось говорить прикровенно: цель жизни заключается не в угождении богу, но в гармонии с космосом.

Однако чем дальше Гёте уводит читателя от годов странствований Вильгельма Мейстера, от первых ученических годов, тем становится сбивчивее и тусклее роман. Говоря о будущем, ему приходилось гадать, отчасти, правда, беря в пример самого себя как величайшего человека, действительно добившегося чего-то вроде универсальной полноты в науке, в искусстве и жизни. Его век еще при его жизни стал называться веком Гёте.

Умер Гёте глубоким стариком, и тем не менее составить конкретное представление о том, куда же человек и человечество должны прийти, он все-таки не мог. Поэтому самая личность его остается во многом трагической.

Известный немецкий драматург Штернгейм, коммунист, принадлежащий к немецкой коммунистической рабочей партии, погрязший в детских болезнях левизны, заявил, что Гёте — это какой-то олимпийский бык и что пролетариат должен остерегаться Гёте, так как его спокойствие, уравновешенность и красота только вредны²⁵. Это воззрение находит подтверждение в авторитете Меринга, у которого имеется заявление[7], что, конечно, Гёте большая величина, но пролетариату лучше его не изучать. Вот, говорит он, когда мы победим, мы вернемся к Гёте и Гёте будет нас учить, как быть счастливыми. Но он не умеет и не может научить нас бороться. Поэтому, пока мы в борьбе, лучше Гёте не увлекаться²⁶.

Ландауэр стоит на другой точке зрения. Он утверждает, что мнимое спокойствие Гёте является вынужденной самозащитой самого крупного человека того времени от окружавшего его мещанства, что оно было вынужденным компромиссом. Но это такой компромисс, в котором заложено зерно изумительной активности, громадный импульс для нас.

Гёте остается двойственной личностью. Не то это солнечный человек, не то человек, который представляет собою только великого мещанина, гениального обывателя, при всей огромности своего поэтического и научного дарования. Конечно, в нем есть и то и другое, потому что, действительно, Гёте пришлось пойти на компромисс. И когда Ницше бросил немецкой буржуазии упрек: «Вы твердите — Лессинг, Шиллер; а вы не знаете, что они погибли преждевременно, умерли от истощения, от внутренних болей и от постоянного опасения за свое существование? что вы погубили их?!»²⁷ — он мог бы прибавить: вы видите, что у великого Гёте ясный лоб, что Гёте равнодушен, что он не хочет писать трагедии, так как боится, что сердце его разобьется, и радуется тому, что у него в Веймаре все спокойно и ничто не мешает работать, и вы упрекаете его в этом? Знайте же, только путем компромисса Гёте смог уйти от окружающей его среды мещанства. Это был компромисс, навязанный средою.