Том 4. Драматические поэмы. Драмы. Сцены - [52]

Веревкой серою привязана доска забора – ложе.

Трудился ты в снегу, жилец навозных куч,

К щеке <прикладывая то, что с ложем схоже>.

В стенах, где камнями сугробы,

Полы из камнеломен конюшен царских,

Не он ли, раб второй,

Сказал «Товарищ!» первому рабу,

Копыто помощи подав.

Иль это просто случай,

Игра судьбы?

Но как глаза угрюмы,

Мощны скулы.

   Идите!

<Люди> Горячего поля,

С вами кони

В общем заговоре.

17.

Пух лебедя – дворцам,

Грей белым снежным одеялом.

А для лачуги – пушки бухают.

Потей!

Капусту и лук жри до изжоги!

А над нами где-то боги

Витают небесные.

А ты на колодке

Точи сапожищи и сапоги.

Но и сапог – это бог.

* * *

Мы торцы мостовой,

Чтоб в коляске катался помягче богач,

За широким и светлым стеклом, на кузове черном

Едет толстый купчина-божище,

Хорошо знакомый

Живописцам вывесок Петроградской.

Его образа висят

На всех улиц боках

Рядом с мордой тупого быка,

Белою тушей гусят.

Сегодня, пробегая за спичками,

Я видел три раза

Его образ.

Фу, боги уехали!

Шляпу одел,

Сижу и думаю:

А если бы я был божище или божок?

А он сапожище <или сапожок>?

Недаром приделай «атый»

Из «бога» выйдет «богатый».

В один гроб закопать их лопатой!

18.

А другие, иные

Борются, ссорятся,

Чтоб как боров зажирели

Купчин шеи без труда,

А купчих без ожерелий

Свет не видел никогда!

Небоскребы, как грибы,

Вырастали на Пречистенке,

А рабочие гробы

Хоронил священник чистенький.

Чтоб от жен и до наложницы

Их носил рысак –

Сам Господь, напялив ножницы,

Прибыль стриг бумаг.

19.

Идем!

Друзья, во славу нас

Мешки людей дырявые,

Темнея дырками для глаз,

Шагая, падали, корявые,

На пятипалые отростки

Своего туловища.

И были дула вещи.

Их семеро дырок других,

Кроме тех, что над бровями,

Всего их девять на теле.

Царские пули еще больше наделали.

Птичками свищут,

Ищут

Тела уют.

Цветок я деве дал, –

Экая невидаль!

<Барские усики:

Что, барышня, трусите?

Что, барышня, боязно?

Что вам снится?

Чужие ресницы?

Я вас обидел?

Полно дуться!

Вчера я видел:

Идут, жмутся.

Гноя знак.>

20.

В том черепе надменном тлел

Костер венчанных предков.

Здесь в вдавленной коробке лба

Таилась подлая судьба,

Столетий долгой власти шелест.

Там тяжело ложилась челюсть.

Чванно

Беседовали старцы.

Легок на помине

(Погоды мена),

Худой и бритый,

Король кожи

Метал и ставил.

Сияла голубая кровь

Потомков Рюрика, Романова

И Гедимина.

Им золото носило корки кус?

Шестерки и восьмерки. Туз.

Смотрели жены через плечи

С улыбкой утренних ресниц.

«Зеленому полю сегодня

Я дал двести тысяч, –

Сказал мужчина, улыбаясь

В свои душистые усы. –

Двадцатая часть урожая

Для мелкой игры ничего!»

Он не увидел, что

Молчаливой тенью,

Дыша навозом, скаля гнилой череп

И с черною косой

Гнилых волос остатка,

За ним стояло,

Руку ему на плечо положив, –

Горячее поле.

– Друг, о Горячем поле ты забыл?

Ты ничего туда не бросил? –

Насмешливо шепчут уста,

Смеется безмясый оскал

И лижет ухо тухлым языком нищета.

21.

А вон проходит красота.

Вся в черном,

      но дымится дуло.

– Ни черта!

      И она уснула.

Идут, молчат. Ни звука.

      В Москву!

      Пли!

На пузе бог.

Перо им в бок!

Бог на брюхе.

Меньше мухой!

Городовой на крыше.

Прицелы выше!

Священник,

  отсыпь свинцовых денег!

Красная подкладка.

      Гладко!

Пьяные бары –

В Самару!

Плывет белуга –

В Калугу!

В слуховом окне пулемет.

По черной лестнице вперед!

Готов, разбил мозги.

Ни зги!

Пристав –

В лоб выстрел!

А, прапор –

Добро пожаловать!

Ты белый,

А пуля ала ведь.

Друг, площадь очищена!

Винтовка, пищи на!

Эй, загнем тебе салазки,

Белая повязка!

22.

Сверкая в сумрачной заре,

Стояли над Невою замки

В оградах, колючих как окунь.

Один, малиновый, горел

Решеткой огненною окон,

Толпя кумиры над собой.

Другой был сер и строг,

Как тайной прелести острог,

Осев на толстый зад,

К Неве поворотясь стеной,

Лишенной золотистых глаз,

<Он> походил на белую свинью.

<Стоял поодаль> третий

У позолоченной иглы.

На высоту

Чугунной конницей взлетев,

Возница кровлю украшал,

Коней железных укрощал.

Напротив – крепость на убой:

Сюда возили недругов царя,

Чтоб памятник сложить веревкой и огнем

Про этот шест и вестника крылатого на нем.

И был угрюм, недобр

Его одетый пушкой выступ:

Он угнетал во сне и наяву.

И сумрак, как седой камчатский бобр,

Одел красавицу Неву.

23.

Летит чугун, заразы вой.

Ты сказочки рассказывай,

А мы, твой зная сказ,

Пройдемся наискось,

Пустынною пустыней.

Все окна здесь черны.

Зубчатый край стены

Небесной синевы

Отвоевал широкий угол.

За полумертвые дворцы,

В чехол закутанные мглы,

Идет пустынная дорога.

Блестели лезвия пришельцев наглых,

И кто-то лез, в тень призрака сужась,

За особняк узорный, вея ужас.

Зачем чернело дико дерево садов,

Где листья трепыхались, как множество годов?

Зачем нагнулось низко

Оно к земле?

И белая записка

В сетях его колючих, в сучков его кремле?

И лист одинокий и желтый,

Ударив о землю (плашмя),

Нам шепчет: «Тяжел ты

Голос, которому внемлю, –

Топот громад».

24.

  Не бесись,

Ведь ты не на небеси!

Это чудо: озеро серое,

Золотого севера

Почерк волн с красным отливом.

Щуки плещутся.

Рядом утесы с шумящей сосной.

Синеет луг, голубая лужайка, на ней

Незабудка цвела.

Пришел косарь с косой,

Перо павлина в шляпе,

Мешок для сена пуст.

Скосил лужайку он,

Сложил в мешок

И в город снес

На царскую конюшню.

Всю ночь жевал травы мешок,

Волнуясь черной гривой, конь

С блестящим оком.

И незабудка только ночь