Том 4. Драматические поэмы. Драмы. Сцены - [2]

V

Кня<жна>.

В Ирпень, друзья, студеный

Купаться, нежные, бежим!

Наш труд уже окончен дённый.

Отдайтесь воле волн дружин.

Кувшинов длинногорлых

Струю лия на грудь,

Забудьте бег проворный,

За вепрем дикий путь.

Мы водяному деду стаей,

Шутя, почешем с смехом пятки.

Его семья простая

Была у нас на святки.

Что сладостней лобзаний,

Когда уста – волна,

Когда душа сказаний

Боится и полна?

Водяной.

О, дочка Владимира,

Внучка рабы,

Вспомни, родимая.

Мощь Барыбы.

В волне прочти предтечу

Связанной вечно встречи.

Ведь только, только бывший снег –

Та, что знойней знойных нег.

Так священно-белые в игре зим

Мы только грезим, мы только грезим

О том, что летом мощный тать,

Мы вправе властно испытать.

А впрочем, – Леший: он власт могучим русским языком.

Пойди к нему, с тобой он, кажется, знаком?

Княжна.

Мне скучно, дедушка, среди подруг,

И я ищу, кто мог бы стать «мой друг».

Со мной один лишь хозарский хан,

Собой благоухан.

Водяной.

Пойди, пойди и расскажи все это ему,

Он знает знаний уйму.

Берегини и лешие.

Мы в себе видим

Вихрь сил вселенной.

В смерть, род ли идем,

Мы – нетленны.

VI

«Скажи, любезная Людмила, –

Промолвил важно Леший, –

Правда ли, что тебя земная явь томила?

Правда ли, что ты узнать хотела вещи?

Здесь есть приятель мой, волхв,

Христом изгнан из стран Владимира,

Он проскакал здесь недавно, как серый волк,

Он бы помог тебе, родимая».

Княжна.

Любезный Леший, я готова

Советам следовать твоим.

Найди мне друга, но не такого,

Как хан хозарский, жид Хаим.

Он весь трясется, как осина.

И борода его колюча.

Ах! Ах! от него несет крысиной!

Противный, злой, несносный, злючий!

И слезы брызнули мгновенно,

Мешая с влагой горечь горя,

Когда слез смехом перемена

Блистала, скорая, радостно во взоре.

Спасибо, Леший, я согласна

С советом благостным твоим.

Скажи, однако, не опасно

Повздорить с молодым?

Ему заметно отдают

И угол, и уют,

Богов родимых имена,

Ему покорны племена.

Леший.

О, этот молодой человек

Шагает далеко!

Но взор скрывай под тяги век,

Попасться-то легко!

Молодчик

Что-то скоро пошел по чужой земле,

И наших много вотчин

В его руке,

Много очень.

Был Леший искренно озабочен.

Песнири.

Всадник – мой соотчич.

Белый конь топочет,

До веселья охочий.

Кто-то в деревне хохочет.

Он лучезарней тел из солнц,

В его глазах нам свято небо.

Он благословляет дланью хлебы.

О, гнед-буй-тур, гнед-буй-тур, красавец!

Лети дорогою святой,

Лети, мятежный небесавец,

Хвостом маши, гнедо-з<ла>той!

Леший.

Изволь, представлю: гнед-буй-тур,

Он будет радостный слуга.

Устами белый балагур,

Несет в высокие луга.

Песнири.

Шею овьет рука княжны,

К лицу прильнет княжна младая,

Ей слуги мощные нужны,

Над всем живущие владая.

Ты полетишь под облаками,

Где ветры облачные рвут,

И ты опустишься, как камень,

Где жив могучий Вейдавут.

Древяница.

Я дщерь, любимая в лесу,

Тебе бессмертие несу.

Возьми его, венка как бремя,

Конца не знающее время.

Сквозь листья строгий взор сквозя,

Ты будешь нежная стезя.

VII

Их провожает старая Табити,

Прошамка<в>: «Берегитесь!

Здесь бродит около <Христос>».

Они восходят на утес,

Ждать часа, когда туч сизари,

Златом озарены зари,

Час возвестят святой поры

Восхода солнца из-за горы,

В лучах блаженственной игры.

Чернь смотрит жадно чудеса.

Они поднялись в небеса.

«А я?» –

Промолвил жалобно Хаим.

Они летели, смех тая.

Им было весело двоим.

Какое дело мощной радости

До обезумевших старикашек,

До блох и мух, и всякой гадости:

Козявок, тли, червя, букашек?

Среди толпы, взиравшей жадно

На них, летевших в высоту,

Хан едет хмурый, беспощадно

Коня терзая красоту.

И вдруг, – сосед, направо глянь-ка, –

Он вынул из кармана склянку

И в рот поспешно – бух!

О чудо: коня не стало и седока, их двух.

А вместо них, в синей косоворотке,

С смеющейся бородкой,

Стоял еврейчик. Широкий пояс.

Он говорил о чем-то оживленно, беспокоясь,

И, рукоплескания стяжав,

Желания благие поведав соседственных держав

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Упомянув, пошел куда-то.

Его провожая, вышел друг брадатый.

Хан был утешенный в проторях и потерях

И весело захлопнул двери.

Пронзая с свистом тихим выси,

Касаясь головой златистой тучки,

Летит, сидя на хребте рыси, внучка

Малуши, <дочь> Владимира.

Старинных не стирая черт,

Сквозь зорю шевелился черт.

Он ей умильно строил рожи,

Чернявых не скрывая рожек.

И с отвращеньем в речи звонко

За хвостик вышвырнула гаденка.

Послушен, точен оборотень

Людмилы воли поворотам.

Сидит, надувши губки,

Княжна в собольей шубке.

Уж воздух холоден, как лед,

Но дальше мчит их самолет.

Далеко внизу варили пиво.

Звонко пропел в деревне пивень.

Пахло солодом.

И думает Людмила:

«Прощайте, девушки, поющие в Киеве.

О, веселые какие вы…

Вы пели: „Сени, мои сени“.

И ваши души были весенни».

Стало холодно.

За гриву густую зверя

Впились, веря,

Ручки туже.

Они слегка синели.

И, чтоб спастись от стужи

Морозной выси,

Из рыси

Он стал медведем.

Она ему: «Куда мы едем?»

Он отвернулся и в ветер бурк:

«Мы едем в Петербург».

Летят в слое ледяной стужи.

О доле милом дева тужит.

К холоду нежна

Скукожилась княжна.

«Напрасно черного петушонка

Стрибогу в жертву не дала.

Могла бы сообразить, девчонка,

Что здесь ни печки, ни кола».

И вот летят к земле турманом,

Туда, где золотом Исакий манит,

И прямо сверху, от солнечного лучбища

Они летят в дом женского всеучбища.

С осанкой важной, величава,