Том 4. Черный карлик ; Пуритане - [224]

   Размышляя таким образом, наш путник миновал это унылое место. Холмы, отойдя от речки, образовали небольшую зеленую долину; здесь он увидел крошечное хлебное поле и хижину, стены которой были не выше каких-нибудь пяти футов. Ее соломенная крыша, позеленевшая от времени, плесени и пышно разросшейся сочной травы, кое-где пострадала от двух коров, которых манила эта аппетитная зелень, отвлекая порей от более естественного и законного пастбища. Безграмотная, кое-как намалеванная вывеска оповещала путника, что тут он сможет и сам закусить и покормить лошадь, и, несмотря на убогий вид хижины, это предложение не могло не казаться заманчивым, принимая во внимание пустынность и дикость тропы, по которой, направляясь к хижине, двигался путник, и высокие, голые горы, в гордом отчаянье высившиеся за этим убежищем.

   «Именно в таком месте, — подумал Мортон, — и подобает жить доверенному лицу Белфура Берли».

   Подъехав к хижине, он заметил сидевшую на ее пороге хозяйку — до этого она была от него скрыта огромным, пышно разросшимся ольховым кустом.

   —     Добрый вечер, матушка, — сказал путешественник,— это вы миссис Мак-Люр?

   —     Элизабет Мак-Люр, сэр, обездоленная вдова,— услышал Мортон в ответ.

   —     Могли бы вы приютить у себя на ночь путника?

   —     Пожалуйста, сэр, если вы удовольствуетесь вдовьим хлебом и солью.

   —     Я был солдатом, добрая женщина, — сказал Мортон, — и довольствуюсь малым.

   —     Солдатом, сэр? — переспросила старуха. — Дай вам господи более праведное занятие.

   —     Но эту профессию считают почетной, матушка. Надеюсь, вы не станете думать обо мне дурно только из-за того, что она была и моею.

   —     Я никого не сужу, сэр, — ответила женщина,— к тому же по вашему голосу чувствуется, что вы порядочный джентльмен. Но я видела столько зла, содеянного солдатами в этой стране, что даже довольна, что не вижу всего этого незрячими моими глазами.

   Только теперь Мортон заметил, что перед ним слепая.

   —     А не причиню ли я вам беспокойства? — сказал он сочувственно. — Заниматься вашим делом с такою болезнью, должно быть, трудно.

   —     Нет, сэр, — ответила старая женщина,— дома я хожу почти свободно, да мне еще девочка помогает, а за вашей лошадкой присмотрят драгуны, когда вернутся с объезда, и это будет стоить сущие пустяки. Они теперь стали повежливее, чем прежде.

   Мортон сошел с коня.

   —     Пегги, птичка моя, — проговорила старая женщина, обращаясь к девочке лет двенадцати, появившейся в этот момент перед ними, — отведи лошадь этого джентльмена в конюшню, отпусти ей подпругу, разнуздай и дай ей сенца, пока не вернутся драгуны. Пожалуйте, сэр, входите, — продолжала она, — хоть дом мой и беден, но зато чист.

   Мортон вошел вслед за ней в хижину.

Глава XLII

И так говорила старушка мать,

А слезы — ручьем из глаз:

«На эту охоту, Джонни, сынок,

Пошел ты в недобрый час».

                  Старинная баллада

    Войдя в хижину, Мортон увидел, что старая хозяйка сказала правду. Внутри хижина была много лучше, чем можно было ожидать по ее наружному виду. Здесь было чисто и даже уютно, особенно в средней комнате, в которой, как сказала хозяйка, ее гостю предстояло поужинать и провести ночь. Ему подали еду, какая нашлась в трактире, и хотя есть ему не хотелось, он согласился поужинать, чтобы завязать разговор. Несмотря на свою слепоту, старушка сама прислуживала ему за столом и как будто инстинктом находила все, что ей требовалось.

    —     Есть ли у вас еще кто-нибудь, кроме этой славной девочки, чтобы .обслуживать постояльцев? — начал Мортон.

    —     Нет, сэр, — ответила старая хозяйка, — я живу одна, как вдовица из Сарепты Сидонской. Здесь, в нашем пустынном месте, проезжих немного, и я не привыкла держать прислугу. У меня было когда-то два славных, пригожих сына, которые присматривали за всем. Но бог дал, бог и взял, да святится имя его! — продолжала она, подняв свои незрячие глаза к небу. — Прежде я была побогаче (то есть в отношении земных благ), даже после того, как потеряла моих сыновей, но это было до последнего переворота.

    —     В самом деле? — сказал Мортон. — А вы пресвитерианка, голубушка?

    —     Да, сэр, и возношу благодарность за свет божественной истины, который повел меня по праведному пути, — отвечала хозяйка.

    —     В таком случае, — продолжал гость, — революция принесла вам только хорошее.

    —     Если она принесла хорошее нашей стране,— ответила старая женщина, — и свободу исповедания, как велит совесть, то неважно, что именно принесла она бедному слепому червю вроде меня.

    —     Но все же, — заметил Мортон, — чем она могла вам повредить?

    —     Это долгая история, сэр, — ответила со вздохом хозяйка. — Поздно ночью, за шесть недель или около того перед битвой у Босуэл-бриджа, один молодой джентльмен остановился у дверей этой убогой хижины, изнуренный и истекающий кровью от ран, бледный и измученный скачкой, и его лошадь еле передвигала ноги: за ним гнались по пятам, и он был одним из наших врагов. А что я должна была сделать? Вы сами были солдатом, и, верно, скажете, что я просто-напросто глупая старая женщина, но я его накормила, перевязала ему раны и скрывала у себя, пока не миновала погоня.