Том 3. Тайные милости - [23]

Георгий выбрал самую новую мазанку, стоявшую на отшибе; ему понравилось, как хорошо обит дранкой толь на ее крыше, как прямо выведена новенькая цинковая труба. «Надо поговорить, дойти до каждого человека, а там уж делать выводы, – не без гордости отмечая свой государственный подход к делу и свое социальное благородство, подумал Георгий. – Надо помочь им в меру сил, как говорит шеф – „елико это возможно“». С этими добрыми намерениями он и постучался в легкую фанерную дверь. Дверь распахнулась, и на пороге предстала агент Госстраха: оказывается, она была светло-русая.

Он так растерялся, что не мог связать двух слов. А она смущенно запахнула на высокой груди бумазейный халатик и сказала певучим, бьющим в сердце голосом:

– Ой, застрахованный! – И засмеялась сорвавшейся с языка нелепице. – Здравствуйте!

– Здравствуйте. Не ожидал вас здесь увидеть… Я, собственно, по делам службы.

– Заходите, чего стоять на пороге. – И, стрельнув глазами по подслеповатым соседским окошкам, она пропустила его в дом.

На чистом глиняном полу хибарки сидел на горшке мальчик лет четырех, у него были такие же, как и у матери, глаза цвета спелой вишни, он важно смотрел перед собой и озабоченно катал ручонкой по полу желтую пластмассовую машину.

– Извините Сережу, – кивнула она на мальчика.

– Да уж чего, – улыбнулся Георгий, – дело житейское. Давай, давай, Серега, дуйся, не ленись!

И они засмеялись все трое – легко, по-родственному, как будто знали друг друга давным-давно.

– Я уж надулся, – сказал Сережа, – я больше ни капельки не могу!

– Тогда слезай, – велела мать, – слезай быстренько!

Сережа задумчиво катал по полу машину, – видно, решал, слезать ему с горшка или нет. Как человек рассудительный, он не мог вот так сразу принять необдуманное решение. Теперь он сидит на горшке и катает машину, а там неизвестно, что его ждет. Может, заставят мыть руки? Из умывальника. А это неинтересно. Если бы из моря, он бы пошел и вымыл с удовольствием, но из моря мама не разрешает, чуть что – кричит: «Ни в коем случае!»

Все-таки его ссадили с горшка, мигом подтерли, мигом натянули на него штаны, дали дружеский подзатыльник, и мама бросилась выносить горшок, а он остался один на один с незнакомым дядей.

– Тебе сколько лет? – спросил Георгий, вспомнив, что на первый вопрос: «Мальчик, как тебя зовут?» – уже отвечено.

– А тебе?

– Мне тридцать три, а тебе?

– А ты сколько хочешь, чтобы мне было?

– Ну… четыре… или пять.

– А мне тридцать сто, понял?!

– Ты у мамы один?

– Что ты! – Сережа посмотрел на него снисходительно. – У меня еще шесть сестричков и двенадцать – четырнадцать братиков, вот таких, до неба! – И он показал рукой в потолок мазанки. – Понял?!

– Еще бы не понять, – хмыкнул Георгий, соображая, что никакой порядочной информации от Сережи ему не почерпнуть, – слишком уж у того фантазия опережает реальность.

В это время в комнатку вошла с чистым горшком Катя, сунула его под кровать на высоких металлических ножках.

– Говорит, что ему тридцать сто лет и что у него шесть сестричек и четырнадцать братиков! – пожаловался Георгий.

– Ой, балаболка, от него и слова правды не добьешься, не иначе – писателем будет! – засмеялась Катя.

Они и не заметили, когда мальчик выскользнул за дверь.

– Как вы здесь оказались? – спросил Георгий.

– Приехали. Денег хватило до вашего города, поэтому и остановились. Люди здесь хорошие, и работу я сразу нашла, повезло. Я везучая. Нас тетя Патя приютила, по-вашему – Патимат, она здесь живет, рядышком. Сначала пожили немножко у нее, а потом построились. Очень хорошая женщина, у нее сын недавно погиб в Афганистане, совсем молоденький, гроб не раскрывали, так за эти полгода она совсем старухой стала. Вот тетя Патя и сказала мне: «Давай, Катерина, стройся!» И мы построились. Соседи помогли. Главное, удалось достать старые ящики – домик весь из старых ящиков.

– Я понимаю, – сказал Георгий. Он действительно хорошо это понимал – как строить из ящиков. – Не страшно?

– А чего страшного… Море, конечно, гудит иногда невыносимо, но ко всему привыкаешь. Хотя иной раз ночью так бьет, что кажется, унесет волной – слизнет, и все! Потом успокаивается. Главное – перезимовали.

– Я, собственно, и пришел по этому поводу – слишком много самовольных застроек, тем более в центре города, – незаметно оглядывая бедную комнатку, сказал Георгий.

– А-а… – протянула она безысходно. – Будете сносить?! Что ж, с чужого коня и среди грязи – долой, мы понимаем, что здесь не положено…

– Положено – не положено, – угрюмо буркнул Георгий, – еще не решено, будем сносить или нет. Снести недолго – подогнал бульдозер. А вас куда? Куда девать вас?

– Не знаю, – робко сказала она, пожав плечами. И ему так нестерпимо захотелось взять ее за тонкие плечи, прижать к себе, защитить… За маленьким чистым окошком шумело море, по железнодорожной насыпи с гулом шел поезд, ложечка позвякивала в стакане, а где-то там, между насыпью и морем, бегал ее маленький Сережа.

Георгий взглянул на часы, не в силах смотреть ей в глаза, чувствуя, что надо убираться отсюда, а то он не совладает с собой и может получиться жалкая сцена.

– Так я пойду, – сказал он глухо.