Том 3. Судебные речи - [142]

Данные, которые должны смыкать отравителя с его жертвою, распадаются на два неизбежных звена: желание причинить вред и самое причинение вреда. Они должны быть тесно связаны одно с другим, они немыслимы, при умышленном отравлении, одно без другого.

Рассматривая вопрос о желании Жюжан причинить вред или погибель Познанскому, вы прежде всего остановитесь на доносе. Он был подвергнут двоякой экспертизе, по содержанию и по способу письма. Защита доказывала вам, что каллиграфическая экспертиза вообще не заслуживает доверия. Я должен сказать, что хотя такая экспертиза в последнее время, в особенности во Франции, и сделала большие успехи, но она еще не достигла полной степени совершенства. Здесь, впрочем, экспертом Буев-ским был употреблен не только прежний прием сравнения очертания букв, но и новый прием исследования «привычек» письма. Поэтому экспертиза эта представляется произведенною с достаточною полнотою. Рядом с нею идет экспертиза «стиля», т. е. языка доноса. Если б экспертизы расходились или противоречили одна другой, их бы следовало исключить из числа соображений, но они сходятся в выводах. Вы столь внимательно вникали в производство их, сами тщательно рассматривая, читая и сличая донос, что, конечно, придете в оценке экспертиз этих к правильному выводу. Напомню только, что эксперты второго рода признали, что донос написан человеком, владеющим французским языком, но с такими грубыми ошибками, которых не нарочно не может сделать знающий язык и не делают обыкновенно учащиеся языку. Мог ли русский лакей Василий, прислуживавший на гимназической пирушке, написать такое письмо — разрешите вы сами.

Переходя к обсуждению значения этого доноса, приходится встретиться с двумя крайними мнениями. Защита, не допуская вообще возможности написания такого доноса, высказывает предположение, что если б он и был написан подсудимою, то не иначе, как в виде шутки, необдуманной и глупой, но все-таки шутки. Обвинение видит в доносе проявление глубокой и долго сдерживаемой ненависти против Познанского и всей его среды. Это крик неразборчивого и ослепленного мщения, желающего гибели отнимаемому и отнимающим. Вы припомните обстановку подсудимой и то, что она всего более была близка с семейством, где она не могла не слышать неоднократно о том, какие тяжелые результаты могут иметь обвинения вроде тех, которые взводятся в доносе на Познанского и товарищей его, где она не могла не понять, каким, в тревожные времена, опасным оружием является донос с обвинением «е дистиллировании ядов для целей образовавшегося заговора». Вы определите, таким образом, могла ли здесь быть только шутка и для чего было так странно шутить. Если окажется, что это мало похоже на шутку, то придется обратиться к предположению обвинения в том, что желание погубить Николая Познанского было довольно несомненным. Но, обсуждая обвинение с этой стороны, следует, однако, разрешить вопрос: было ли это исключительное желание гибели этого юноши, суда над ним, строгой кары, которая отразилась бы на всей его жизни? Не был ли донос вызван желанием вернуть к себе охладевающего юношу, которого отвлекает кружок молодых людей и девушек, и для этого разогнать, распугать этот кружок производством о них какого-то «дела», которое, без сомнения, кончилось бы пустяками, ибо не имело бы фактических оснований, но которое заставило бы испуганных родителей принять меры, чтобы дети побольше сидели дома, с книгами и друзьями, вроде Маргариты Жюжан, и поменьше бывали в навлекающем подозрение кружке. Вы оцените каждое из этих трех возможных объяснений доноса и остановитесь на том, которое ближе других к жизни и характеру подсудимой.

Второе звено — причинение вреда — должно заставить вас тщательно обсудить ряд предположений, высказанных на следствии и вытекающих из дела. Но прежде всего два слова о предположении самой подсудимой, помещенном в обвинительном акте и о котором говорил здесь полковник Познанский. Хотя о нем в прениях не упоминалось и самая чудовищность такого обвинения против родителей, по-видимому, остановила и Жюжан от повторения его на суде, но я все-таки считаю нужным напомнить вам отношения семьи к покойному, воспоминания о которых должны изгладить самый след такого подозрения. Вы найдете, может быть, что в семье этой, к сожалению, невмешательство в поведение сына основывалось не на разумной свободе действий, а на смутной неопределенности отношений, и что между распущенностью перезрелого организма, с одной стороны, и неокрепшим духовно и физически организмом сына — с другой, родительская власть не становилась, как преграда, не только законная, но в данном случае даже обязательная. Но вы найдете также, без сомнения, в показаниях родителей, данных пред вами, такую горячую любовь к сыну и такую глубокую скорбь о его безвременной кончине, что вы решительно отвергнете всякую, даже отдаленную, возможность мрачного предположения Маргариты Жюжан. Оно не более, как змейка, которая скользнула по делу, никого не успев ужалить. Затем, вы придете к ряду предположений, заслуживающих внимания и разбора. При этом вы не забудете, конечно, что яд, который найден в теле покойного, найден после весьма сложных исследований со стороны специалистов и в лекарстве, которое принимал покойный. Йодистый калий, который находится здесь пред вами в стклянке, содержит в себе, вопреки сигнатурке аптеки, морфий в таком количестве, что столовая ложка раствора заключает в себе около трех гранов морфия. Это обстоятельство надо иметь в виду при всех соображениях, и в какие бы предположения о причинах смерти мы ни вдавались — лекарство с морфием должно служить компасом, не допускающим слишком уклоняться в сторону произвольных выводов. Первое предположение —