Том 3. Стихотворения, 1921–1929 - [37]

Доколь советскую терпеть мы будем участь?

Когда же рухнет он, проклятый новый строй?

Чем объяснить его проклятую живучесть?

В чем зло? – шипят они. – Разгадка в чем?

Ну в чем?!»

Шипят, наморщивши прожухлые морщины.

   А молодая жизнь играет, бьет ключом,

   И «новый строй» – у новой годовщины!

   Да, были времена!..

И поучительна седая старина.

«Душа» народная сегодня ли раскрыта?

От пра-пра-прадедов идет народный сказ,

   В нем – поэтический показ

Простонародного мучительного быта.

Не княжьи грамоты, не летописный свод.

Что мог он записать, неграмотный народ?

С усмешкой горькою и прибауткой грустной

Он душу отводил в побаске, в сказке устной,

С искусством гения зашифровавши в ней

Мечты о красоте грядущих светлых дней.

   Бывало, сколько раз бывало:

Великий государь, боярин или князь

Дремал, под пышное забравшись одеяло,

А дед-баюн, скосясь на дрыхнущее сало,

До полночи пред ним плел сказочную вязь.

   Привыкнувши всю жизнь таиться и бояться,

Пред сильными ползя ползком, ложась ничком,

Мужик прикинуться умеет дурачком,

Когда над сильным он захочет посмеяться.

   А в сказке был ему простор:

Он в сказке шельмовал царя и царский двор,

Бояре были все прямые остолопы,

С холопами – цари, а пред царем – холопы.

И всех – царя, бояр – дурачил кто? – сморчок,

Не фряжский принц, не князь Тверской или Смоленский,

   А так – парнишка деревенский,

Запечный богатырь, Ивашка-дурачок!

Нет, сказка не была пустою балагурью.

И «дурь» мужицкая была особой дурью.

Ни змей-горынычей, ни окиянских бурь

   Не трепетала эта дурь,

На трудный подвиг шла, на страшные мытарства,

Ныряла в глубину, взлетала в высоту,

Чтоб оттягать себе царевну-красоту

   И за царевною – полцарства.

Жар-птицей бредила, ослепши в темноте.

Дворцы ей снилися – в бескрайной нищете,

Сгибаясь под господским гнетом,

Искала для борьбы дубинку-самобой

И, бездорожная, в лазури голубой

   Летела птицей в край любой,

Обзаведясь ковром – волшебным самолетом.

Голодною, сомлев от барского тягла,

На отдых в хижину свою она брела,

Голодною в тягло впрягалась спозаранку,

Но в сказочных своих мечтах изобрела

   Усладу, скатерть-самобранку;

В обычай стало ей пить мертвую, когда

Дни мертвые ее из рук вон были худы,

Но песенку про то, что кончится беда,

Что где-то – поискать – живая есть вода,

   Ей пели гусли-самогуды.

Порою клином ей сходилася земля,

Но оттого не став угрюмой нелюдимкой,

А сердце сказкою-утехой веселя,

Спасалася она под шапкой-невидимкой,

Срывалась с места, «шла вразброд»

И грела кистенем «лихой боярский род»

   Под боевую перекличку:

   «Сарынь на кичку!»

Не слышно клекота двуглавого орла,

Истлели когти, клюв, два сломанных крыла.

Русь черносошная доверилась Советам:

Они несут ей всё, чего она ждала,

   Согласно сказочным заветам.

   Жар-птица?! Вот она, гляди:

   С гербом советским на груди

   Горит несчетными огнями!

Жар-птицей овладеть – все ночи станут днями.

Русь темная была и – поросла быльем:

Все наши города, посады, деревушки,

До самой худенькой избушки и клетушки,

Не брезгуя ничем, ни хлевом, ни жильем,

   Мы электричеством зальем!

Сверкай, советская деревня и столица!

Свет электрический – чем не твоя жар-птица?

   Теперь любуйся: вот она перед тобой

   Волшебная дубинка-самобой!

Враг знает, больно как дубинка эта бьется,

   Что Красной Армией зовется!

Вот артиллерия, вот конные полки,

Вот комсомольский цвет – герои-моряки,

Вот неоглядные ряды стальной пехоты, –

Над ними, в облаках, смотри, вблизи, вдали,

   Стальные реют журавли, –

      То наши чудо-самолеты!

А вон по целине – на поприще ином –

   Идет волшебник-агроном,

Целитель пахоты больной, ученый знахарь:

Он знает, за какой землей уход какой,

И знает он, что клад мужицкий под рукой,

А рядом богатырь, железный самопахарь,

Прабабушке-сохе гудит заупокой.

Стихает здесь и там мужичья перебранка;

Трехполье тощее оставив позади,

Дивятся мужики, что их земля, гляди,

   Взаправду скатерть-самобранка!

А вон в избушке Пров, Авдотья, Клим, Панкрат

Умильно слушают волшебный аппарат.

Деревне по сердцу советские причуды!

Москва по радио ей голос подает,

Про все, что деется на свете, знать дает:

То наши гусли-самогуды!

Ивашка-дурачок, парнишка боевой,

Полцарства добывал, рискуя головой.

Ан вечно – на престол лишь заносил он ногу –

   Какой-то заяц роковой

   Перебегал ему дорогу!

Но был он выручен другим богатырем:

Рабочий, бившийся без устали с царем,

В час горький подоспел Ивашке на подмогу:

«Эй, паря-простота! Чудак же ты, ей-богу!

Полцарства ты хотел? Все царство заберем!»

«Все царство? – отвечал Ивашка. – Тож не худо!»

Вот было чудо!

              Это чудо

   Зовется «Красным Октябрем»!

Так пролетарская решила все замашка:

   «Дворцами бредил ты, Ивашка?

На, получай дворец, где нежились цари!»

И вот в Ливадии всем мужикам – смотри! –

Рабочий преподнес, а не святой Егорий,

Дворец – крестьянский санаторий!

«Души» мужицкой – в том господская беда –

   Не разгадали господа.

А сколько делали они лихих попыток,

Чтоб от нее иметь свой даровой прибыток!

За непокорное земное житие

Грозили ей в церквах загробной божьей местью

И насмерть отравить пыталися ее

   Патриотическою лестью.

Порфироносные российские цари

Не раз пытались ей, жующей сухари,

Внушить великие славянские начала: