Том 3 - [25]

Разве только стае птичьей,

Подлетающей к нему.

И взъерошенные птицы

Прекращают перелет,

Чтоб воды в ручье напиться,

Уцепясь за хрупкий лед…

Чтоб по горлу пробежала

Капля горного питья,

Точно судорога жалоб

Перемерзшего ручья.

* * *

Натурализма, романтизма

Листки смешались на столе.

Я поворачиваю призму

В увеличительном стекле.

Все это ведь не точка зренья

Художника, его перо,

А лишь манера размышленья

Над тем, что — зло и что — добро.

Поэт — не врач, он только донор,

Живую жертвующий кровь.

И в этом долг его, и гонор,

И к человечеству любовь.

Навек запомненную мною

Пережитую злую быль

Перед знакомою луною

Я высыпаю прямо в пыль

Перебираю, как влюбленный,

Наивный рыцарский словарь,

Комки суждений запыленных

И птичий слушаю тропарь.

Чего хочу? Чтобы писалось,

Чтобы не кончился запой,

Чтоб сердце век не расставалось

Со смелостью и прямотой.

И чтобы стих, подчас топорный,

Был точен — тоже как топор

У лесорубов в чаще черной,

Валящих лес таежных гор.

И чтоб далекие удары,

И вздохи лиственниц моих

Ложились в такт с тоскою старой,

Едва упрятанною в стих.

* * *

Мы отрежем край у тучи

Острым ветром, как ножом,

И десяток ив плакучих

Мы на случай сбережем.

Нам нужней краюха хлеба,

Но и туча — не пустяк,

Но и туча — благо неба,

Если жизнь у нас в гостях.

Мы опустим тучу ниже,

Зацепив за ветки ив

Небо, небо будет ближе,

Ближе каждому, кто жив.

Чтоб плакучих ив не выше

Был свинцовый потолок,

Чтоб рукой к холодной крыше

Прикоснуться каждый мог.

Мы в ущелье — точно дома

И забыли целый свет.

Нам не страшен грохот грома

И зубчатых молний след.

Исполнение желаний

В избе дородная хозяйка,

Лоснящаяся, как зверь,

Кладет на койку балалайку

И открывает смело дверь.

Она встречает нас как надо,

Как полагается врагу,

Как героиня Илиады,

Она хватает острогу.

Но, приглядевшись к выраженью

Усталых лиц, голодных глаз,

Берет назад свое движенье

И не глядит уже на нас.

А загремев в печи ухватом,

Горячий черпает нектар,

Щекочет ноздри ароматом

Густой качающийся пар.

И, как гомеровская баба,

Она могуча и сильна.

И нам, измученным и слабым,

Чудесной кажется она,

Когда, сменив в светце лучину,

Мурлыча песню, шерсть прядет,

И плечи кутает в овчину,

И вытирает жаркий пот,

И, засыпая над работой,

Не совладавши с дремотой,

Храпит, и в блеске капель пота

Преображается святой.

Мы дружно чавкаем над миской

И обжигаем супом рты,

И счастье к нам подходит близко,

И исполняются мечты.

* * * [37]

Жизни, прожитой не так,

Все обрезки и осколки

Я кидаю на верстак,

Собирая с книжной полки.

Чтоб слесарным молотком

И зазубренным зубилом

Сбить в один тяжелый ком

Все, что жизнь разъединила,

Чтобы молот паровой

Утюгом разгладил за день,

Превратил бы в лист живой

Без кровоточащих ссадин.

* * *

Стихи? Какие же стихи

Годятся для такого дела,

И где хранить черновики,

За пазухой, на голом теле?

Какой тоске отдать черед,

Каким пейзажам предпочтенье,

Какое слово не солжет,

Не выйдет из повиновенья?

И кто же так, как я, поймет

Все одиночество рассвета,

Кто в рот воды не наберет

И не поплатится за это?

* * *

Все молчит: зверье, и птицы,

И сама весна.

Словно вышла из больницы —

Так бледна она.

В пожелтевшем, прошлогоднем

Травяном тряпье

Приползла в одном исподнем,

Порванном белье.

Из ее опухших десен

Выступает кровь.

Сколько было этих весен,

Сколько будет вновь?

* * *

Мне в желтый глаз ромашки

Мучительно и тяжко

Вглядеться иногда,

Когда с душевной дрожью

Иду неспелой рожью

Вдоль черного пруда.

Я помню, как невзгоду,

Морщинистую воду

Стареющих озер

И гроздьями рябины

Нависшие рубины

На белых шеях гор.

Глядеть, глядеть, как в воду,

В погоду и в природу

И там искать ответ

На все мои мученья,

И этим развлеченьям

Конца и краю нет.

* * *

Мне жить остаться — нет надежды.

Всю ночь беснуется пурга,

И снега светлые одежды

Трясет драконова рука.

В куски разорванный драконом,

Я не умру — опять срастусь.

Я поднимусь с негромким стоном

И встану яблоней в цвету.

Я встану яблоней несмелой

С тревожным запахом цветов,

Цветов, как хлопья снега, белых,

Сырых, заплаканных листов.

Я встану тысячей летящих,

Крылами бьющих белых птиц

Запеть о самом настоящем,

Срывающемся со страниц.

Я кое-что прощаю аду

За неожиданность наград,

За этот, в хлопьях снегопада,

Рожденный яблоневый сад.

* * *

Конец надеждам и расплатам,

Откроют двери в ад — и вот,

Как безымянный скромный атом,

Вернусь в земной круговорот.

Что я земле? Я — след слезинки,

Морщинка на лице жены.

Я — нерастаявшая льдинка,

Что в чаще ждет еще весны.

Пускай толкут, как воду в ступке,

Мои враги, мои друзья

Слова мои и те поступки,

Которым был причастен я.

Мне запечалиться о том бы,

Чего не сделали стихи —

Так не похожие на бомбы

Комочки горя и тоски.

* * *

Уйду, уеду в дали дальние

И помолюсь на образа,

На неподвижные, печальные

Твои сиротские глаза.

Но нам не скажет даже зеркало

Отполированного льда,

Чем наше сердце исковеркало

И разделило навсегда.

Ищи, слепая ясновидица,

По карте скрещенных морщин

Все, что болит, что ненавидится,

Чему нет меры и причин.

Чтобы, мои тревожа волосы,

Седые трогая виски,

Грудным опять запела голосом

Слова тоски, слова тоски.

* * *

Светотени доскою шахматной

Развернула в саду заря.

Скоро вы облетите, зачахнете,

Клены светлого сентября.

Где душа? Она кожей шагреневой

Уменьшается, гибнет, гниет. Песня?

Песня, как Анна Каренина,