Том 3. Романы - [9]

Идет Гордубал лунной ночью и дрожит всем телом. Не окликну, не скажу ни слова, не смущу ее покоя. Войду тихо, тихо. Вон та светлая тень — это ты… Не называй меня по имени, это я. Ничто не шелохнется, так бережно я обниму тебя, не нарушу лунного покоя, не скажу ни слова, не дохну… Ах, Полана, станет так тихо, что будет слышно, как падают звезды.

Нет, нет, не там светит месяц, не на нас он хмурится. Светит он над черным лесом, а у нас дома темно, у нас дома одна темнота дышит. Пошаришь руками и найдешь жену. Спит она или не спит — не видать, но все здесь полно ею. Она тихо смеется и подвигается, чтобы и ты мог лечь. Но разве хватит места для такого верзилы, придется ему втиснуться в ее объятия. А она шепчет тебе что-то на ухо, ты и сам не поймешь, что — ведь слова холодны, но горяч приглушенный шепот; и еще гуще становится тьма, она такая густая и плотная, что к ней можно прикоснуться, и это уже не тьма, а жена, ее волосы и ее плечи, ее прерывистое дыхание у твоего лица. «Ах, Полана, — шепчет Гордубал, — По-ла-на!»

Тихо отворяет он калитку и вздрагивает. На крыльце в лунном свете сидит Полана и ждет.

— Полана, — бормочет Гордубал, и сердце у него замирает, — почему ты не спишь?

Полана дрожит от холода.

— Жду тебя. Я хотела спросить: летом мы получили за двух лошадей семь тысяч, так как… что ты думаешь…

— Ах, вот оно что, — отзывается Гордубал нерешительно, — ну, ладно, мы завтра потолкуем.

— Нет, сейчас, — упорствует Полана, — для того я и ждала тебя. Не хочу я больше ходить за коровами… и работать в поле… не хочу!

— Ну, и не будешь, — говорит Гордубал, уставясь на ее руки, белеющие в лунном свете. — Теперь я здесь. Я буду работать.

— А Штепан?

Юран молча вздыхает. К чему сейчас рассуждать об этом?

— Ну, — ворчит он, — на двоих у нас работы не хватит.

— А как же лошади? — быстро возражает Полана. — За ними кто-то должен ходить. Ты ведь не умеешь…

— Верно, — соглашается Гордубал, — ну, да там видно будет.

— Я хочу знать сейчас, — твердит Полана, сжимая кулаки.

Ишь ты какая быстрая!

— Как хочешь, Полана, как хочешь, — слышит Гордубал свой голос. — Пусть останется Штепан, голубушка. Я с деньгами приехал, все для тебя сделаю.

— Штепан умеет ходить за лошадьми, — говорит Полана, — такого не скоро найдешь. Он пять лет у меня служит. — Она встает, странная и бледная в лунном свете. — Покойной ночи, Юрай. Иди потише, Гафия спит.

— А ты? Ты к-куда? — спрашивает пораженный Гордубал.

— На чердак, спать. Ты хозяин, тебе в избе спать. — В выражении ее лица мелькает что-то упрямое, злое. — Штепан спит в конюшне.

Недвижно сидит Гордубал на крыльце и смотрит в лунную ночь. Так, так. Голова совсем не варит, как деревянная. Что-то засело в мозгу, не дает покоя. «Ты хозяин, тебе в избе спать». Так, так.

Где-то вдали тявкает собачонка, в хлеву звякнула цепью корова. «Тебе в избе спать». Эх, голова мякинная! Сколько ни качай ею, трещит — и все тут. Ты, мол, хозяин. Все твое: эти белые стены, двор, все хозяйство кругом, целая изба для тебя, вон какой ты барин, можешь развалиться один на постели. Ты — хозяин! Но отчего же это никак не встать, почему голова такая тяжелая? Видно, водка была скверная, видать, подлил мне древесного спирта чертов шинкарь. Однако ж шел-то я домой чуть ли не с плясом… Так. Значит, в избе. Хочет Полана уважить хозяина, как гость будет он спать… Безграничная усталость охватывает Гордубала. Ага! Полана хочет, чтобы он отдохнул, набрался сил, малость понежился с дороги. И то верно, устал он, сил нету подняться, ноги, как студень… А месяц уже забрался на крышу.

— «Про-бил один-над-ца-тый час, хра-ни свя-тый боже нас!» — кричит нараспев ночной сторож. В Америке так не кричат. Странная ты, Америка! Только бы сторож меня не увидал — нехорошо, — пугается вдруг Гордубал и неслышно, как вор, крадется в избу. Снимая пиджак, он слышит тихое дыхание. Слава богу! Полана здесь, она пошутила. А я-то, дурень, торчу на дворе. Юрай тихотихо подкрадывается к постели, протягивает руку. Мягкие волосы, тонкие слабые ручки — Гафия! Ребенок что-то пробормотал во сне и уткнулся лицом в подушку. Да, Гафия. Юрай тихонько садится на край постели, поправляет одеяло на девочке. Ах, боже мой, как же тут лечь, разбудишь ведь ребенка. Полана, верно, хотела, чтобы девочка привыкла к отцу. Так, так. Отец и дочка в избе, а она на чердаке.

Новая мысль вдруг осенила Юрая и не дает ему покоя. «Иду на чердак», — сказала она. А что, если это нарочно?.. Мол, ты глупый, можешь прийти ко мне. Знаешь ведь, где я — на чердак пошла спать. На чердаке-то нет Гафии. Гордубал стоит в темноте, точно столб, и сердце у него колотится. Полана — гордая, она не скажет — возьми меня. Нужно ее добиваться, как девушки, надо искать ее в потемках, а она беззвучно засмеется: «Ах, Юрай, глупый ты, восемь лет я тебя ждала…»

Тихо-тихо крадется Юрай на чердак. Экая тьма! Полана, где же ты, я слышу, как стучит твое сердце.

— Полана, Полана! — шепчет Гордубал и шарит в потемках.

— Уйди, уйди! — жалобно, почти как стон, раздается в темноте. — Я не хочу, прошу, Юрай, прошу тебя, прошу…

— Я ничего, Полана, — отчаянно пугается Гордубал, — я только… спросить… Хорошо ли тут тебе спать?