Том 3. Поэмы, 1828-1834 - [9]

И шумно взволновались воды,

Растут свинцовые валы,

Как в час суровой непогоды

Покрылись пеною скалы.

Восстал в средине столб туманный…

Тихонько вид меняя странный,

Ясней, ясней, ясней… и вот

Стрибог по озеру идет.

Глаза открытые сияли,

Подъялась влажная рука,

И мокрые власы бежали

По голым персям старика.

Ах, было время, время боев

На милой нашей стороне.

Где ж те года? прошли оне

С мгновенной славою героев.

Но тени сильных я видал

И громкий голос их слыхал:

В часы суровой непогоды,

Когда бушуя плещут воды,

И вихрь, клубя седую пыль,

Волнует по полям ковыль,

Они на темносизых тучах

Разнообразною толпой

Летят. Щиты в руках могучих,

Их тешит бурь знакомый вой.

Сплетаясь цепию воздушной,

Они вступают в грозный бой.

Я зрел их смутною душой,

Я им внимал неравнодушно.

На мне была тоски печать,

Бездействием терзалась совесть,

И я решился начертать

Времен былых простую повесть.

Жил-был когда-то князь Олег,

Владетель русского народа,

Варяг, боец (тогда свобода

Не начинала свой побег).

Его рушительный набег

Почти от Пскова до Онеги

Поля и веси покорил…

Он всем соседям страшен был:

Пред ним дрожали печенеги,

С ним от Каспийских берегов

Казары дружества искали,

Его дружины побеждали

Свирепых жителей дубров;

И он искал на греков мести,

Презреньем гордых раздражен…

Царь Византии был смущен

Молвой ужасной этой вести…

Но что замедлил князьОлег

Свой разрушительный набег? ..

Два брата >*

«Ах, брат! ах, брат! стыдись, мой брат!

Обеты теплые с мольбами

Забыл ли? год тому назад

Мы были нежными друзьями…

Ты помнишь, помнишь, верно, бой,

Когда рубились мы с тобой

Против врагов родного края

Или, заботы удаляя,

С новорожденною зарей

Встречали вместе праздник Лады.

И что ж? волнение досады,

Неугомонная вражда

Нас разделили навсегда!..»

«Не называй меня как прежде

В благополучные года.

В те дни, как верил я надежде,

Любви и дружбе… Я знавал

Волненья сердца дорогие,

И очи, очи голубые…

Я сердцем девы обладал:

Ты у меня его украл!..

Ты завладел моей прекрасной,

Ее любовью и красой,

Ты обманул меня… ужасно!

И посмеялся надо мной».

Умолкли. Но еще стоят

В душе терзаемы враждою.

На каждом светлые блестят

Мечи с насечкой золотою,

На каждом панцырь и шелом,

Орлиным осенен крылом.

Всё пусто вкруг в дали туманной.

Пред ними жертвенник. На нем

Кумир белеет деревянный.

И только плющ виясь младой

Лелеет жертвенник простой.

Они колена преклонили,

Взаимной злобой поклялись.

Вот на коней своих вскочили

И врозь стрелою понеслись.

Давноль? давно ли друг без друга

Их край родимый не видал?

Давно ль, когда один страдал

В изнеможении недуга,

Другой прикованный стоял

Нежнейшей дружбой к изголовью?

Вдруг, горьким мщением дыша,

Кипят! надменная душа

Чем раздражилася? — любовью!

Аскар, добычу бранных сил,

Финляндку юную любил.

Она лила в неволе слезы,

И помнила средь грустных дней

Скалы Финляндии своей.

Скалы Финляндии пустой,

Озер стеклянные заливы

И бор печальный и глухой,

Как милы вы, как вы счастливы

Своею дикой красотой…

Дымятся низкие долины,

Где кучи хижин небольших

С дворами грязными. Вкруг их

Растут кудрявые рябины,

На высотах чернеют пни

Иль стебли обгорелых сосен.

В стране той кратки дни весны

И продолжительная осень…

Две невольницы >*

Beware, my Lord, of jealousy.

Othello.W. Shakespeare.[3]

I

«Люблю тебя, моя Заира!

Гречанка нежная моя! —

У ног твоих богатства мира

И правоверная земля.

Когда глазами голубыми

Ты водишь медленно кругом,

Я молча следую за ними,

Как раб с мечтами неземными

За неземным своим вождем.

Пусть пляшет бойкая Гюльнара,

Пускай под белою рукой

Звенит испанская гитара:

О не завидуй, ангел мой!

Все песни пламенной Гюльнары,

Все звуки трепетной гитары,

Всех роз восточных аромат,

Топазы, жемчуг и рубины

Султан Ахмет оставить рад

За поцелуя звук единый,

И за один твой страстный взгляд!»

«Султан! я в дикой, бедной доле,

Но с гордым духом рождена;

И в униженьи, и в неволе

Я презирать тебя вольна!

Старик, забудь свои желанья:

Другой уж пил мои лобзанья —

И первой страсти я верна!

Конечно, грозному султану

Сопротивляться я не стану;

Но знай: ни пыткой, ни мольбой

Любвииз сердца ледяного

Ты не исторгнешь: я готова!

Скажи, палач готов ли твой?»

II

Тиха, душиста и светла

Настала ночь. Она была

Роскошнее, чем ночь Эдема.

Заснул обширный Цареград,

Лишь волны дальные шумят

У стен крутых. Окно гарема

Отворено, и свет луны,

Скользя, мелькает вдоль стены;

И блещут стекла расписные

Холодным, радужным огнем;

И блещут стены парчовые,

И блещут кисти золотые,

Диваны мягкие кругом.

Дыша прохладою ночною,

Сложивши ноги под собою,

Облокотившись на окно,

Сидела смуглая Гюльнара.

В молчанье всё погружено,

Из белых рук ее гитара

Упала тихо на диван;

И взор чрез шумный океан

Летит: туда ль, где в кущах мира

Она ловила жизни сон?

Где зреет персик и лимон

На берегу Гвадалкивира?

Нет! Он боязненно склонен

К подножью стен, где пена дремлет!

Едва дыша, испанка внемлет,

И светит ей в лицо луна:

Не оттоголь она бледна?

Чу! томный крик… волной плеснуло…

И на кристалле той волны

Заколебалась тень стены…

И что-то белое мелькнуло —

И скрылось! — Снова тишина.

Гюльнары нет уж у окна;

С улыбкой гордости ревнивой

Она гитару вновь берет,

И песнь Испании счастливой

С какой-то дикостью поет;

И часто, часто слово мщенье

Звучит за томною струной,

И злобной радости волненье