Том 3. Поэмы, 1828-1834 - [40]

Опередил неверющей душой;

Он кончил жизнь с досадой на челе,

Жалея, мысля об одной земле, —

Свой ад и рай он здесь умел сыскать.

Других не знал, и не хотел он знать!..

23

И опустел его высокий дом,

И странников не угощают в нем;

И дворзарос зеленою травой,

И пыль покрыла серой пеленой

Святые образа, дубовый стол

И пестрые ковры! и гладкий пол

Не скрыпнет уж под легкою ногой

Красавицы лукавой и младой.

Ни острый меч в серебряных ножнах,

Ни шлем стальной не блещут на стенах;

Они забыты в поле роковом,

Где он погиб! — В покое лишь одном

Всё, всё как прежде: лютня у окна,

И вкруг нее обвитая струна;

И две одежды женские лежат

На мягком ложе, будто бы назад

Тому лишь день, как дева стран чужих

Сюда небрежно положила их.

И, раздувая полог парчевой,

Скользит по ним прохладный ветр ночной,

Когда сквозь тонкий занавес окна

Глядит луна — нескромная луна!

24

Есть монастырь, и там в неделю раз

За упокой молящих слышен глас,

И с честию пред набожной толпой

Арсений поминается порой.

И блещет в церкви длинный ряд гробов,

Украшенный гербом его отцов;

Но никогда меж них не будет тот,

С которым славный кончился их род.

Ни свежий дерн, ни пышный мавзолей

Не тяготит сырых его костей;

Никто об нем не плакал… лишь одна,

Монахиня!.. Бог знает, кто она?

Бог знает, что пришло на мысли ей

Жалеть о том, кто не жалел об ней!..

Увы! Он не любил, он не жалел,

Он даже быть любимым не хотел,

И для нее одной был он жесток:

Но разве лучше поступил с ним рок?

И как не плакать вечно ей о том,

Кто так обманут был, с таким умом,

Кто на земле с ней разлучен судьбой,

И к счастью не воскреснет в жизни той?..

В печальном только сердце может страсть

Иметь неограниченную власть:

Так в трещине развалин иногда

Береза вырастает: молода

И зелена — и взоры веселит,

И украшает сумрачный гранит!

И часто отдыхающий прошлец

Грустит об ней, и мыслит: наконец

Порывам бурь и зною предана,

Увянет преждевременно она!..

Но что ж! — усилья вихря и дождей

Не могут обнажить ее корней,

И пыльный лист, встречая жар дневной,

Трепещет всё на ветке молодой!..

Аул Бастунджи >*

Посвященье

1

Тебе, Кавказ, — суровый царь земли —

Я снова посвящаю стих небрежный:

Как сына ты его благослови

И осени вершиной белоснежной!

От ранних лет кипит в моей крови

Твой жар и бурь твоих порыв мятежный;

На севере в стране тебе чужой

Я сердцем твой, — всегда и всюду твой!..

2

Твоих вершин зубчатые хребты

Меня носили в царстве урагана,

И принимал меня лелея ты

В объятия из синего тумана.

И я глядел в восторге с высоты,

И подо мной, как остов великана,

В степи обросший мохом и травой,

Лежали горы грудой вековой.

3

Над детской головой моей венцом

Свивались облака твои седые;

Когда по ним гремя катался гром,

И пробудясь от сна, как часовые,

Пещеры окликалися кругом,

Я понимал их звуки роковые,

Я в край надзвездный пылкою душой

Летал на колеснице громовой!..

4

Моей души не понял мир. Ему

Души не надо. Мрак ее глубокой

Как вечности таинственную тьму

Ничье живое не проникнет око.

И в ней-то недоступные уму

Живут воспоминанья о далекой

Святой земле… ни свет, ни шум земной

Их не убьет… я твой! я всюду твой!..

Глава первая

I

Между Машуком и Бешту, назад

Тому лет тридцать, был аул, горами

Закрыт от бурь и вольностью богат.

Его уж нет. Кудрявыми кустами

Покрыто поле: дикий виноград

Цепляясь вьется длинными хвостами

Вокруг камней, покрытых сединой,

С вершин соседних сброшенных грозой!..

II

Ни бранный шум, ни песня молодой

Черкешенки уж там не слышны боле;

И в знойный, летний день табун степной

Без стражи ходит там, один, по воле;

И без оглядки с пикой за спиной

Донской казак въезжает в это поле;

И безопасно в небесах орел,

Чертя круги, глядит на тихий дол.

III

И там, когда вечерняя заря

Бледнеющим румянцем одевает

Вершины гор, — пустынная змея

Из-под камней резвяся выползает;

На ней рябая блещет чешуя

Серебряным отливом, как блистает

Разбитый меч, оставленный бойцом

В густой траве на поле роковом.

IV

Сгорел аул — и слух об нем исчез.

Его сыны рассыпаны в чужбине…

Лишь пред огнем, в туманный день, черкес

Порой об нем рассказывает ныне

При малых детях. — И чужих небес

Питомец, проезжая по пустыне,

Напрасно молвит казаку: «Скажи,

Не знаешь ли аула Бастунджи?»

V

В ауле том без ближних и друзей

Когда-то жили два родные брата,

И в Пятигорье не было грозней

И не было отважней Акбулата.

Меньшой был слаб и нежен с юных дней,

Как цвет весенний под лучом заката!

Чуждался битв и крови он и зла,

Но искра в нем таилась… и ждала…

VI

Отец их был убит в чужом краю.

А мать Селим убил своим рожденьем,

И, хоть невинный, начал жизнь свою,

Как многие кончают, преступленьем!

Он душу не обрадовал ничью,

Он никому не мог быть утешеньем;

Когда он в первый раз открыл глаза,

Его улыбку встретила гроза!..

VII

Он рос один… по воле, без забот,

Как птичка, меж землей и небесами!

Блуждая с детства средь родных высот,

Привык он тучи видеть под ногами,

А над собой один безбрежный свод;

Порой в степи застигнутый мечтами

Один сидел до поздней ночи он,

И вкруг него летал чудесный сон.

VIII

И земляки — зачем? то знает бог —

Чуждались их беседы; особливо

Паслись их кони… и за их порог

Переступали люди боязливо;

И даже молодой Селим не мог,

Свой тонкий стан высокий и красивый

В бешмет шелко̀вый праздничный одев,

Привлечь одной улыбки гордых дев.