Том 3. Поэмы, 1828-1834 - [32]

Любовь к нему и мысль об нем…

Какой душе не знал он цену!..» —

И долго русский говорил

Про месть, про счастье, про измену:

Его не слушал Измаил.

Лишь знает он да бог единый,

Что под спокойною личиной

Тогда происходило в нем.

Стеснив дыханье, вверх лицом

(Хоть сердце гордое и взгляды

Не ждали от небес отрады)

Лежал он на земле сырой,

Как та земля, и мрачный и немой!

28

Видали ль вы, как хищные и злые,

К оставленному трупу в тихий дол

Слетаются наследники земные,

Могильный ворон, коршун и орел?

Так есть мгновенья, краткие мгновенья,

Когда, столпясь, все адские мученья

Слетаются на сердце — и грызут!

Века печали стоят тех минут.

Лишь дунет вихрь — и сломится лилея;

Таков с душой кто слабою рожден,

Не вынесет минут подобных он:

Но мощный ум, крепясь и каменея,

Их превращает в пытку Прометея!

Не сгладит время их глубокий след:

Все в мире есть — забвенья только нет!

29

Светает. Горы снеговые

На небосклоне голубом

Зубцы подъемлют золотые;

Слилися с утренним лучом

Края волнистого тумана,

И на верху горыШайтана

Огонь, стыдясь перед зарей,

Бледнеет — тихо приподнялся,

Как перед смертию больной,

Угрюмый князь с земли сырой.

Казалось, вспомнить он старался

Рассказ ужасный и желал

Себя уверить он, что спал;

Желал бы счесть он всё мечтою…

И по челу провел рукою;

Но грусть жестокий властелин!

С чела не сгладил он морщин.

30

Он встал, он хочет непременно

Пришельцу быть проводником.

Не зная думать что о нем,

Согласен юноша смущенный.

Идут они глухим путем,

Но их тревожит всё: то птица

Из-под ноги у них вспорхнет,

То краснобокая лисица

В кусты цветущие нырнет.

Они всё ниже, ниже сходят

И рук от сабель не отводят.

Через опасный переход

Спешат нагнувшись, без оглядки;

И вновь на холм крутой взошли,

И цепью русские палатки,

Как на ночлеге журавли,

Белеют смутно уж вдали!

Тогда черкес остановился,

За руку путника схватил,

И кто бы, кто не удивился?

По-русски с ним заговорил.

31

«Прощай! ты можешь безопасно

Теперь идти в шатры свои;

Но, если веришь мне, напрасно

Ты хочешь потопить в крови

Свою печаль! страшись, быть может,

Раскаянье прибавишь к ней.

Болезни этой не поможет

Ни кровь врага, ни речь друзей!

Напрасно здесь, в краю далеком,

Ты губишь прелесть юных дней;

Нет, не достать вражде твоей

Главы, постигнутой уж роком!

Он палачам судей земных

Не уступает жертв своих!

Твоя б рука не устрашила

Того, кто борется с судьбой:

Ты худо знаешь Измаила;

Смотри ж, он здесь перед тобой!»

И с видом гордого презренья

Ответа князь не ожидал;

Он скрылся меж уступов скал —

И долго русский без движенья,

Один, как вкопаный, стоял.

32

Меж тем, перед горой Шайтаном

Расположась военным станом,

Толпа черкесов удалых

Сидела вкруг огней своих;

Они любили Измаила,

С ним вместе слава иль могила,

Им всё равно! лишь только б с ним!

Но не могла б судьба одним

И нежным чувством меж собою

Сковать людей с умом простым

И с беспокойною душою:

Их всех обидел Росламбек!

(Таков повсюду человек.)

33

Сидят наездники беспечно,

Курят турецкий свой табак

И князя ждут они: «Конечно,

Когда исчезнет ночи мрак,

Он к нам сойдет; и взор орлиный

Смирит враждебные дружины,

И вздрогнут перед ним они,

Как Росламбек и уздени!»

Так, песню воли напевая,

Шептала шайка удалая.

34

Безмолвно, грустно, в стороне,

Подняв глаза свои к луне,

Подруге дум любви мятежной,

Прекрасный юноша стоял, —

Цветок для смерти слишком нежный!

Он также Измаила ждал,

Но не беспечно. Трепет тайный

Порывам сердца изменял,

И вздох тяжелый, не случайный,

Не раз из груди вылетал;

И он явился к Измаилу,

Чтоб разделить с ним — хоть могилу!

Увы! такая ли рука

В куски изрубит казака?

Такой ли взор, стыдливый, скромный,

Глядит на мир, чтоб видеть кровь?

Зачем он здесь, и ночью темной,

Лицом прелестный, как любовь,

Один в кругу черкесов праздных,

Жестоких, буйных, безобразных?

Хотя страшился он сказать,

Нетрудно было б отгадать,

Когда б… но сердце, чем моложе,

Тем боязливее, тем строже

Хранит причину от людей

Своих надежд, своих страстей.

И тайна юного Селима,

Чуждаясь уст, ланит, очей,

От любопытных, как от змей,

В груди сокрылась невредима!

Часть третья

She told nor whence, nor why she left behind

Her all for one who seem'd but little kind.

Why did she love him? Curious fool! — be still —

Is human love the growth of human will?..

Lara. — L. Byron.[15]

1

Какие степи, горы и моря

Оружию славян сопротивлялись?

И где веленью русского царя

Измена и вражда не покорялись?

Смирись, черкес! и запад и восток,

Быть может, скоро твой разделит рок.

Настанет час — и скажешь сам надменно:

Пускай я раб, но раб царя вселенной!

Настанет час — и новый грозный Рим

Украсит Север Августом другим!

2

Горят аулы; нет у них защиты,

Врагом сыны отечества разбиты,

И зарево, как вечный метеор,

Играя в облаках, пугает взор.

Как хищный зверь, в смиренную обитель

Врывается штыками победитель;

Он убивает старцев и детей,

Невинных дев и юных матерей

Ласкает он кровавою рукою,

Но жены гор не с женскою душою!

За поцелуем вслед звучит кинжал,

Отпрянул русский, — захрипел, — и пал!

«Отмсти, товарищ!» — и в одно мгновенье

(Достойное за смерть убийцы мщенье!)

Простая сакля, веселя их взор,

Горит, — черкесской вольности костер!..

3

В ауле дальнем Росламбек угрюмый

Сокрылся вновь, не ужасом объят;

Но у него коварные есть думы,

Им помешать теперь не может брат.