Том 3. Письма 1924-1936 - [14]

Я прекрасно сознаю всю жуть и неизбежность ближайших месяцев, но без слюнявых фокусов, как материалист. Я не мог тебе писать, мне не давали, температура была 41,6, а теперь все прошло. Я же никогда не забываю, что у меня есть ты — мой друг. Твоя открытка лишь доказательство того, что ты тоже знаешь — к чему, например, письма, если я имел не раз малословные, но искренние и родные доказательства, что у тебя живо и крепко товарищество к парню, бывшему когда-то бойцом и которому ожесточенная буря классовой борьбы сожгла все, что может носить тело. Оживая, я еще под гнетом прошедшей боли. Сближаюсь с еще одним моим другом — радио…

Ты спрашиваешь, получил ли я радиобарахло? Я получил давно от тебя усилитель и две лампы, но усилитель не барахло, а прекрасная машина. А больше ничего не получал. Петя, я шлю тебе 17 (семнадцать) рублей и прошу тебя, купи мне сейчас же громкоговоритель «Лилипут». Деньги я посылаю почтой завтра. «Лилипут» стоит 16 р. 80 к. — важно, чтобы не дали тебе испорченный, и ты мне его вышли. Милый Петя, кроме тебя, никто мне не сделает этого. Этот крошка громкоговоритель внесет в мою комнату жизнь — у меня такая депрессия и грусть, что я считаю правильной эту тягу к эфиру, тем более — я здесь одинок… Я так ясно чувствую, как ничтожны наши заботы о вещах, когда уходит жизнь…

Я жду от тебя письма и «Лилипут». Я устал, Петя!

Жму руки. Коля.

25 января 1929 года.

33 А. А. Жигиревой

30 января 1929 года, Сочи.

Милая Шурочка!

Я начинаю уже беспокоиться — ведь в течение почти 34 дней от тебя нет ни слова. Почему это? Или работа забрала все свободные минуты?

Я писал тебе новый адрес, пишу еще: Сочи, ул. Войкова, 39. Хотя нам доставляет почта все, адресованное на старый адрес.

У нас весенняя погода, иногда маленькие утренние заморозки.

В моей жизни за период предыдущего письма ничто не изменилось.

Целые дни не опишешь — но разница лишь в том, что иногда разжимается «физический замок», и легче дышится.

Через 8 дней будут резать глаз. Я лично мало верю, что буду видеть, но надо сделать все, чтобы не жалеть, что не даден был бой на этой позиции.

Я вообще все прекрасно знаю, что касается моего состояния, никто так ясно не отдает себе отчета, как я сам. Без лишних трагедий и лихорадки я сознаю всю обстановку.

Мне недавно сделали два укола камфоры: как ни хорошо сердечко, а пришлось дать в подмогу камфору. Сейчас много лучше, хотя пульс нехороший, неровный.

Я лично уверен, что доживу до лета — и лето, а потом будет видно.

Мы еще увидимся, милый мой товарищ Шурочка, и еще будем говорить о многом, что будет желательно нам друг другу рассказать.

У меня отдельная, светлая, хорошая комната. 3 окна, 12 кв. метров. Рая и мама живут в другой — 22 кв. метра с плиткой. В квартире тепло, есть дрова…

Отношение райкома партии ко мне в данное время самое товарищеское. Прислали дров, прислали коммунального врача т. Соколова, симпатичную личность, а не тех гадов, которые меня чуть не угробили.

Понимаешь, стал один идиот, разъездной врач, ездить ко мне, говорит: «Все ешьте, ничего, это даже необходимо». Я съел всего лишь кусок черного хлеба и рвал 6 суток. Я их попросил больше не ездить.

Вольмер в отпуску — в парторганизации нет спайки — вечная грызня.

…Я сейчас в стороне от всего. Ребята, видно, чувствуют, что я на краю, и стали добрей и близкими.

Но врачи не разрешают мне говорить ни слова, в особенности сейчас. И я целыми днями один с моими безумно смелыми мыслями о великом всемирном восстании.

Крепко-крепко жму твою руку, моя милая Шура.

Николай.

30 января 1929 г.

34 П. Н. Новикову

2 февраля 1929 года, Сочи.

Дорогой мой Петрусь!

Только что распаковали и просмотрели присланные радиопринадлежности. Все оказалось в целости и исправности. Для меня эта посылка настоящий праздник, тебе понятно почему, тебе не надо рассказывать, ты знаешь хорошо — радио для меня — единственная и большая радость. Теперь я благодаря твоей активной помощи имею богатую установку в Сочи, она дает прекрасный прием. А крошка «Лилипут» даст возможность слушать радио моим друзьям — матери и Рае. Итак, мы с тобой достигли желанного, большего хотеть не надо. Принимаем почти всю Европу и СССР, чего еще надо.

Милый мой дружочек, без слов жму твою руку родную. Осталось желать одной роскоши — это одной батареи 80 вольт. Это необязательно. Это лишь только для того, что когда заряжаются аккумуляторы, чтобы не прерывать приема. Повторяю — это уже роскошь, а не необходимость. Для меня даже и полезно прерывать слушать, ведь я засыпаю после двух часов ночи. Итак, я стал богат, как плешивая собака Рокфеллер. Сколько зависти вызывает у бедных сочинских радиолюбителей моя установка. Хорошо, говорят, Островскому, у него в Харькове волшебные друзья, у нас на друзей слабо. Я предлагаю тогда одному из радиопомешанных меняться за одну ногу. Тогда они смущенно замолкают. Точка.

За меня пишет моя мама. Милый Петя! Я должен напомнить тебе об одном данном твоем обещании — это приехать ко мне с подругой или в крайне[м случае] одному. Напиши, на сколько процентов можно верить тому, что ты приедешь. О своем здоровье я не буду ничего писать потому, что оно без перемен. Скоро будут мне резать глаза в попытках вернуть хоть немного зрения. Передай привет Фролу Васильевичу. Как пройдет боль глаз, напишу большое письмо…