Том 3. Менестрель. Поэмы - [6]

Но где цветет кострами огнесловье,

Где соловьем руладящая страсть,

Там кровь жарка, — пусть мертвым хладнокровье.

Эмблема смерти — это хладнокровье,

И ледовита хладнокровья власть.

Как на катке, опасно там упасть.

Тех не вернет живительная страсть

Вновь к жизни эликсиром огнесловья,

Нелюбящему — ледник безлюбовья.

Будь скопческое клято безлюбовье

И ты, его наперсник, хладнокровье!

Будь жизненное славно огнесловье!

Прославься ты, единственная власть,

Под игом чьим отрадно мне упасть, —

Страсть и любовь! и вновь — любовь и страсть!

Секстина XIII

Блажен познавший власть твою и гнет,

Любовью вызываемая ревность!

В тебе огонь, биенье и полет.

Вся новь в тебе, и мировая древность.

Ах, кто, ах, кто тебя не воспоет?

Ты — музыка! ты нега! ты напевность!

И что ни разновидность, то напевность

Иная каждый раз, и разный гнет…

Кто все твои оттенки воспоет,

Хамелеон! фатаморгана! — ревность!

Одной тобой благоухает древность,

Одной тобой крылат любви полет.

Однако обескрылен тот полет,

Однако безнапевна та напевность,

Тот аромат не истончает древность,

И тягостен, как всякий гнет, тот гнет,

Когда не от любви возникнет ревность,

А от тщеславья, — ту кто воспоет?…

Никто, никто ее не воспоет,

Не обратит ее никто в полет, —

Нет, не оправдана такая ревность.

При ней смолкает нежная напевность,

Она — вся мрак, вся — прах земной, вся гнет,

Ее клеймят равно и новь, и древность…

Чем ты жива, мудрейшая, — о, древность?

Не вспомнив страсть, кто древность воспоет?

Не оттого ль бессмертен твой полет,

Что знала ты любви и страсти гнет?

Не оттого ль ярка твоя напевность,

Что зачала ты истинную ревность?

Блаженны те, кто испытали ревность

И чрез нее прочувствовали древность,

Чьи души перламутрила напевность!

Прославься, мозгкружительный полет!

Тебя безгласный лишь не воспоет…

Чем выше ревность, тем вольнее гнет.

Секстина XIV

Не может сердце жить изменой,

Измены нет, — Любовь одна.

3. Гиппиус

Измены нет, пока любовь жива.

Уснет любовь, пробудится измена.

Правдивы лживые ее слова,

Но ложна суть изменового плена.

Измена — путь к иной любви. Права

Она везде, будь это Обь иль Сэна.

Изысканность, — не воду, — льешь ты, Сэна,

И, — не водой, — искусством ты жива.

И, — не водой, ты мыслями права.

Лишь против вкуса не была измена

Тобой зачата. Нет вольнее плена,

В котором вы, парижские слова.

Монументальны хрупкие слова.

Величественней Амазонки — Сэна.

Прекрасней воли — угнетенья плена

Изящества; и если ты жива,

Французов мысль, — лишь грубому измена

Живит тебя: ты грацией права.

Любовь — когда любовь — всегда права,

И непреложны все ее слова.

Ей антиподна всякая измена.

Но всех острей ее познала Сэна,

Хотя она на всей земле жива —

Владычица ласкательного плена.

Плен воли и равно свободу плена,

Все их оттенки, как и все права,

Я перевью в жемчужные слова, —

И будет песнь моя о них жива.

Пусть внемлет ей восторженная Сэна,

Познав, как мной оправдана измена.

Измены нет. Сама любовь — измена;

Когда одна любовь бежит из плена,

Другая — в плен. Пусть водоплещет Сэна

Аплодисментно на мои слова;

Измены нет: любовь всегда права,

И этим чувством грудь моя жива.

Секстина XV

О, похоть, похоть! ты — как нетопырь

Дитя-урод зловонного болота,

Костер, который осветил пустырь,

Сусальная беззлатка — позолота

Ты тяжела, как сто пудовых гирь,

Нет у тебя, ползучая, полета.

И разве можно требовать полета

От мыши, что зовется нетопырь,

И разве ждать ажурности от гирь,

И разве аромат вдыхать болота,

И разве есть в хлопушке позолота,

И разве тени может дать пустырь?

Бесплоден, бестенист и наг пустырь —

Аэродром машинного полета.

На нем жалка и солнца позолота.

Излюбовал его лишь нетопырь,

Как злой намек на тленное болото

На пустыре, и крылья с грузом гирь.

О, похоть, похоть с ожерельем гирь,

В тебе безглазый нравственный пустырь.

Ты вся полна миазмами болота,

Поврага страсти, дрожи и полета,

Но ты летишь на свет, как нетопырь,

И ведая, как слепит позолота.

Летучей мыши — света позолота

Опасна, как крылу — вес тяжких гирь,

Как овощам — заброшенный пустырь.

Не впейся мне в лицо, о нетопырь,

Как избежать мне твоего «полета»,

О, серый призрак хлипкого болота?

Кто любит море, тот бежит болота.

Страсть любящему — плоти позолота

Не золота. Нет в похоти полета.

Кто любит сад, тому постыл пустырь.

Мне паутинка драгоценней гирь

И соловей милей, чем нетопырь.

Рисунок

В приморском парке над рекою есть сосна,

Своею формою похожая на лиру,

И на оранжевом закате в октябре

Приходит девушка туда ежевечерно.

Со лба спускаются на груди две косы,

Глаза безумствуют весело-голубые,

Веснушки радостно порхают по лицу,

И губы, узкие и длинные, надменны…

В нее, я знаю, вся деревня влюблена

(Я разумею под «деревней» — все мужчины),

Ей лестно чувствовать любовь со всех сторон,

Но для желаний всех она неуловима.

Она кокетлива и девственно-груба,

Такая ласковая по природе,

Она чувствительна и чувственна, но страсть

Ей подчиняется, а не она — порыву…

Утопленный душой

Мое одиночество полно безнадежности,

Не может быть выхода душе из него.

Томлюсь ожиданием несбыточной нежности,

Люблю подсознательно — не знаю кого.

Зову несмолкаемо далекую — близкую,

Быть может — телесную, быть может — мечту.

И в непогодь темную по лесу я рыскаю,

Свою невозможную ловя на лету.