Том 3. Фромон младший и Рислер старший. Короли в изгнании - [151]

Из театра Шифра должна была ехать к себе на дачу, он вызвался проводить ее до вокзала Сен-Лазар и в карете, забывшись, прижал ее к своей груди.

— О, вы мне испортите все удовольствие! — печально сказала она.

Громадный зал первого класса был безлюден и слабо освещен. Сидя рядом с Христианом на скамейке, Шифра, дрожа от холода, куталась в его широкие меха. Здесь она уже не боялась, держалась непринужденно, беспрерывно что-то говорила королю на ухо. Мимо них время от времени проходил, покачивая фонарем, кто-нибудь из железнодорожных служащих или же ватага актеров, живших за городом и теперь возвращавшихся после спектакля. В стороне от каждой такой ватаги держалась, свято оберегая свою тайну, сплетшаяся в объятии влюбленная парочка.

— Как они, должно быть, счастливы!.. — шепотом говорила Шифра. — Ни уз, ни обязанностей… Всегда следовать влечению сердца… Все остальное — обман…

Увы! Она испытала это на себе. И тут она совершенно неожиданно, как бы увлекшись, с тронувшей Христиана чистосердечностью рассказала свою грустную историю: на парижских улицах что ни шаг, то силки и соблазны для девушки, по милости скупого отца — бедной; в шестнадцать лет она пала жертвой роковой сделки; жизнь разбита; четыре года она провела со стариком, которому она нужна была только как сиделка; затем нежелание снова очутиться в лавке ничем не брезгующего папаши Лееманса и необходимость иметь руководителя, иметь опору в жизни заставили ее отдать руку Тому Льюису, этому денежному мешку. Она всецело посвятила себя ему, пожертвовала собой, отказалась от всех радостей, похоронила себя заживо на даче, потом стала работать в конторе, и за все про все она доброго слова не слышит от вечно занятого своими делами честолюбца, более того: при малейшей попытке к бунту, стоит Шифре намекнуть, что ей хочется повеселиться, как он сейчас же ставит ей на вид ее прошлое, хотя она никакой ответственности за него не несет.

— Опять-таки из-за моего прошлого, — вставая, сказала она, — мне была причинена кровная обида, скрепленная вашей подписью в книге Большого клуба.

Звонок к отходу поезда прервал на самом интересном месте этот тонкий сценический эффект. Рукой и глазами послав Христиану прощальный привет, Шифра пошла своей скользящей походкой, мелькая легкой чернотою платья, а Христиан, потрясенный, ошеломленный тем, что только что услышал, продолжал стоять неподвижно… Так, значит, это ей известно?.. Откуда?.. О, как он ненавидел себя в эту минуту за свое подлое бахвальство!.. Всю ночь он писал ей письмо, испрашивая прощения на французском языке, усыпанном всеми цветами национальной иллирийской поэзии, которая сравнивает возлюбленную с воркующей голубкой, с розовой ягодкой боярышника.

Упрек за пари оказался удачнейшей выдумкой Шифры. Это давало ей огромное преимущество перед королем — и надолго. Кроме того, это объясняло ее продолжительную холодность, ее почти враждебное к нему отношение, — Шифра с самого начала ловко повела торговлю собой. Мужчина, нанесший женщине такое оскорбление, должен все от нее сносить! Так Христиан на глазах и на виду у всего Парижа стал ее покорным рабом, исполнявшим малейшие ее прихоти, ее присяжным чичисбеем. Красота дамы сердца до известной степени оправдывала короля в глазах света, но от дружбы с ее супругом, от его фамильярничанья Христиан был совсем не в восторге. «Мой друг Христиан Второй…» — говорил Д. Том Льюис, выпрямляясь во весь свой маленький рост. Однажды ему пришла фантазия пригласить короля в Курбвуа, — он надеялся разжечь в душе Шприхта бешеную зависть и тем ускорить кончину знаменитого портного. Король обошел дом и парк, осмотрел яхту, согласился сфотографироваться на крыльце с владельцами замка, желавшими увековечить этот незабываемый день. А вечером, когда в честь его величества был устроен фейерверк и ракеты, отражаясь в Сене, падали в воду, Шифра, вся белая от бенгальского огня, опираясь на руку Христиана, гуляла по аллеям парка и говорила ему:

— Ах, как бы я вас любила, если б вы не были королем!..

Это было первое ее признание, и притом весьма искусное. До сих пор любовницы боготворили в Христиане властелина, боготворили его высокий сан, его славный род. Шифра любила его самого. «Если б вы не были королем…» Да ведь в нем и так было очень мало королевского, он с радостью пожертвовал бы ради нее дырявой порфирой, еле державшейся у него на плечах!

В другой раз она объяснилась уже совсем начистоту. Встревоженный, он спросил ее, почему она сегодня такая бледная и заплаканная.

— Я ужасно боюсь, что скоро мы с вами не сможем видеться, — отвечала она.

— Почему?

— Вот что мне сейчас объявил мой супруг: дела его настолько плохи, что держать агентство во Франции уже не имеет смысла, — надо закрыть лавочку и устроиться где-нибудь еще…

— Он вас увозит?

— О, я для него только помеха!.. Он сказал: «Если хочешь, поедем со мной…» Но у меня другого выхода нет… Что я здесь буду делать одна?

— Какая вы нехорошая! Ведь я же здесь?

Она посмотрела на него пристально, в упор.

— Да, правда, вы меня любите… А я — вас… Мне было бы не стыдно принадлежать вам… Но нет, это невозможно…