Том 3. Антикварий - [58]

— Но вы должны договориться обо всем сразу, Монкбарнс, если хотите, чтобы плиты достались вам. Гильдейский староста Херлиуолс считает, что эти плиты хорошо было бы поместить на фасаде нового здания ратуши: две плиты с фигурами, сидящими по-турецки, которые мальчишки прозвали Робином и Бобином, — по одной у каждого дверного косяка, а ту, которую они прозвали Эйли Дейли, — над дверью. Староста говорит, что мы проявим хороший вкус и что это будет в стиле современной готики.

— О боже, избавь меня от этого поколения готов! — воскликнул антикварий. — Фигуры тамплиеров по бокам греческого портика и мадонна вверху! О, crimini!..[104] Так вот, скажите мэру, что я возьму эти плиты и что мы не будем ссориться из-за водопровода. Как удачно вышло, что я сегодня пришел сюда!

Они расстались, довольные друг другом. Но у коварного писца было больше оснований восхищаться собственной ловкостью, потому что мысль обменять скульптурные плиты (которые совет решил убрать, так как они мешали пешеходам, выступая на три фута поперек тротуара) на разрешение провести воду через поместье Монкбарнса возникла у него по мгновенному наитию.

Задерживаемый столь разнообразными делами, Монкбарнс (как его обычно называли в этих местах) наконец добрался до дома миссис Хедоуэй. Почтенная женщина была вдовой фейрпортского священника, чья преждевременная смерть оставила ее в очень стесненных обстоятельствах, как это часто случается со вдовами шотландского духовенства. Занимаемый ею дом и мебель, которой она владела, позволили ей сдавать часть комнат, а так как Ловел был жильцом спокойным, выгодным, вел правильный образ жизни и разговаривал с миссис Хедоуэй о хозяйственных делах всегда мягко и вежливо, эта немолодая особа, вероятно, не слишком привыкшая к такому приветливому обращению, очень привязалась к жильцу и старалась оказать ему всяческое внимание. Приготовить какое-нибудь блюдо немного лучше обычного «на ужин бедному молодому джентльмену», похлопотать перед теми, кто вспоминал добром ее мужа (или к ней самой относился хорошо), чтобы раздобыть овощи, когда их было мало, или что-нибудь иное, что, по ее простодушному мнению, могло бы раздразнить аппетит ее жильца, — такие усилия доставляли ей удовольствие, хотя она старательно скрывала это от предмета своих забот. Она делала все это тайно не потому, что хотела избегнуть насмешек тех, кто мог предположить, что смуглое удлиненное лицо с темными глазами, хотя бы и принадлежащее сорокапятилетней женщине и обрамленное туго стянутым вдовьим чепцом, могло все еще притязать на победы. Сказать по правде, поскольку такое нелепое подозрение никогда не закрадывалось в ее собственную голову, она не могла и ожидать, что оно зародится в чьей-либо другой. Свое внимание она скрывала только из деликатности. Она сомневалась в том, чтобы мистер Ловел свободно располагал средствами, и считала, что ему было бы крайне мучительно оставить какие-либо ее услуги без оплаты. Теперь она открыла дверь мистеру Олдбоку и была так удивлена, увидев его, что слезы, которые она не могла сдержать, выступили у нее на глазах.

— Я рада видеть вас, сэр! Я очень рада вас видеть! Мой бедный джентльмен, кажется, совсем плох. И подумайте, мистер Олдбок, он не желает звать ни доктора, ни священника, ни нотариуса. Представьте себе, что будет, если, как говаривал мой бедный мистер Хедоуэй, человек умрет, не получив совета от всех трех факультетов!

— Без них гораздо лучше, — проворчал старый циник. — Замечу вам, миссис Хедоуэй, что ведь духовенство живет нашими грехами, медицинское сословие — нашими недугами, а законники — нашими несчастьями.

— Ах, Монкбарнс, неужто я слышу такое от вас! .. Но не хотите ли подняться по лестнице и взглянуть на бедного молодого человека? Ох, милые мои, такой молодой и добрый, а вот с каждым днем ест все меньше и меньше. Сейчас он уже почти ни до чего не дотрагивается, разве что для виду поковыряет немножко в тарелке. Щеки у него совсем запали и что ни день, то бледнее. От этого он сейчас выглядит не моложе меня, хотя я гожусь ему в матери… ну, правда, не совсем, но все-таки около того.

— Почему он не бывает на свежем воздухе? — спросил Олдбок.

— Кажется, мы уговорили его выезжать на прогулки; по крайней мере он купил лошадь у барышника Джибби Голайтли. Джибби говорил нашей служанке, что мистер Ловел хорошо разбирается в лошадях: Джибби предложил ему одну, вроде бы подходящую для человека книжного, но мистер Ловел и смотреть на нее не стал, а выбрал такого скакуна, что арабскому королю под стать. Его держат в гостинице «Герб Грэма», через дорогу отсюда. Мистер Ловел выезжал верхом вчера утром и сегодня перед завтраком. Не зайдете ли вы в его комнату?

— Сейчас, сейчас! .. Но неужели у него никто не бывает?

— Ах, что вы, мистер Олдбок! Ни одна душа. Если он никого не принимал, когда был здоров и весел, кто же во всем Фейрпорте мог бы заглянуть к нему теперь?

— Так, так, совершенно верно! Меня удивило бы, если бы было иначе. Проводите меня наверх, миссис Хедоуэй, чтобы я не ошибся и не попал куда не следует.

Добрейшая хозяйка показала мистеру Олдбоку, как пройти по узкой лестнице, предупреждая его о каждом повороте и одновременно сетуя, что ему приходится подниматься так высоко. Наконец она тихонько постучала в дверь гостиной своего постояльца.