Том 3. Антикварий - [52]

— Но вторжение Агриколы не было отбито!

— Не было. Но вы поэт и пользуетесь полной свободой. Вы так же мало связаны исторической правдой и правдоподобием, как сам Вергилий. Вы можете разбить римлян вопреки Тациту.

— И расположить лагерь Агриколы у Кема — забыл, как вы называете это место, — вопреки Эди Охилтри?

— «Ни слова более, коль любишь ты меня… » А все-таки, я полагаю, вы в обоих случаях, сами того не подозревая, могли бы оказаться совершенно правым наперекор тому историку и голубому плащу нищего.

— Прекрасный совет! Хорошо, я сделаю что могу. А вы не откажете мне в помощи по части сведений, касающихся местности.

— Ну, еще бы! Я напишу критические и исторические замечания к каждой песне и сам составлю общий план. Я не лишен поэтической жилки, мистер Ловел, только я никогда не мог писать стихи.

— Жаль, сэр, что вы не обладаете качеством, довольно существенным для занятий этим видом искусства.

— Существенным? Оно вовсе не существенно. Это чисто механическая часть работы. Человек может быть поэтом, не отмеривая спондеев и дактилей в подражание древним и не втискивая концов строк в рифмы, подобно тому как можно быть архитектором, не умея делать работу каменщика. Неужели вы думаете, что Палладий или Витрувий когда-либо таскали на лотке кирпичи?

— В таком случае у каждого стихотворения должно быть два автора: один — чтобы думать и намечать план, другой — чтобы его выполнять.

— Знаете, это было бы неплохо! Во всяком случае, проделаем опыт. Не скажу, чтобы я хотел выставлять свое имя перед публикой. Ну, а помощь ученого друга можно отметить в предисловии какой-нибудь пышной фразой, какая придет вам в голову. Я же совершенно чужд авторского тщеславия.

Ловела немало позабавило это заявление, плохо вязавшееся с той поспешностью, с какой его друг ухватился за возможность выступить перед читающей публикой, хотя бы и таким способом, при котором он как бы становился на запятки, вместо того чтобы сесть в карету. Антикварий же был бесконечно счастлив. Как многие люди, проводившие жизнь в безвестных литературных изысканиях, он питал тайную мечту блеснуть в печати. Но его порывы охлаждались приступами робости, боязнью критики и привычкой к лени и откладыванию в долгий ящик. «Однако, — мыслил он, — я могу, как второй Тевкр, выпускать стрелы из-за щита моего союзника. Если допустить, что он окажется не первоклассным поэтом, я нисколько не буду отвечать за его недостатки, а хорошие примечания могут в значительной мере уравновесить бледность текста. Но нет, он должен быть хорошим поэтом — у него истинно парнасская отрешенность: он редко отвечает на вопрос, пока его не повторят дважды; пьет кипящий чай, а ест, не замечая, что кладет в рот. Здесь налицо настоящий aestus[98], или awen[99] уэльсских бардов, divinus afflatus[100], уносящее поэта за пределы подлунного мира. Его сновидения весьма характерны для «поэтического неистовства». Не забыть бы: пошлю сегодня Кексона посмотреть, чтобы наш гость задул на ночь свечу, — поэты и духовидцы бывают небрежны с огнем! » Обернувшись к спутнику, он возобновил разговор:

— Да, мой дорогой Ловел, вы получите исчерпывающие примечания. И я думаю, мы можем включить в «Дополнение» весь очерк о разбивке римских лагерей: это придаст работе большую ценность. Затем мы воскресим прекрасные старые формы, которые в наше время находятся в таком постыдном пренебрежении. Вы должны воззвать к музе, и, несомненно, она будет благосклонна к автору, который в отступнический век, подобно Абдиилу, блюдет верность древним формам поклонения. Затем нам нужно видение, в котором гений Каледонии явится Галгаку и покажет ему шествие подлинных шотландских монархов. А в примечаниях я нанесу удар Бойсу… Нет, этой темы мне не следует касаться теперь, когда сэру Артуру и без того предстоит много неприятностей. Но я уничтожу Оссиана, Макферсона и Мак-Криба.

— Однако нам надо подумать и о расходах по изданию книги, — сказал Ловел в надежде, что этот намек падет холодным дождем на рьяный пыл самозваного помощника.

— Расходы! — воскликнул мистер Олдбок, останавливаясь и машинально роясь в кармане. — Это верно… Я хотел бы что-нибудь сделать, но… А не издать ли книгу по подписке?

— Ни в коем случае! — ответил Ловел.

— Конечно, конечно! — охотно согласился антикварий. — Это несолидно. Но вот что я вам скажу: я знаю одного книготорговца, который считается с моим мнением, и мне кажется, что он рискнет бумагой и типографскими расходами. А я постараюсь продать для вас возможно больше экземпляров.

— Ну, я не корыстный автор, — с улыбкой сказал Ловел. — Я только не хочу потерпеть убытки.

— Тс, тс! Об этом мы позаботимся. Переложим все это на издателя. Я жажду, чтобы вы уже принялись за работу. Без сомнения, вы изберете белый стих? Он величественнее и больше подходит для исторической темы. И это существенно для вас, мой друг: мне кажется, что таким стихом писать легче.

За этим разговором они дошли до Монкбарнса, где антикварий получил выговор от сестры, которая, хотя и не была философом, ждала его у крыльца, чтобы прочесть ему лекцию.

— Послушай, Монкбарнс, кажется, и так все стоит ужасно дорого, а ты еще хочешь убить нас рыбой! Зачем ты даешь этой крикунье, тетке Маклбеккит, сколько взбредет ей на ум?