Том 3. Антикварий - [43]

Под древним дубом на полого спускавшемся к югу пригорке, с которого за двумя или тремя богатыми поместьями и Масселкрейгским утесом открывался вид на далекое море, лежал поросший мхом камень. На нем в честь усопшего была высечена надпись, полустертые буквы которой, по утверждению мистера Олдбока (хотя многие его оспаривали), можно было прочесть следующим образом:

Здесь Джон Гернел спит, навек сокрытый от всех,

Он в гробу лежит, как в скорлупке орех.

При нем все куры неслись каждое утро в клети.

К печке в доме любом теснились дети.

Делил он пива ведро на пять, по кварте, частей.

Четыре — для церкви святой, одну — женам бедных людей.

— Вы видите, как скромен был автор этой посмертной хвалы: он говорит нам, что честный Джон умел делать из одного ведра пять кварт вместо четырех; что пятую кварту он отдавал женщинам своего прихода, а в остальных четырех отчитывался перед аббатом и капитулом; что в его время куры прихожанок постоянно несли яйца; и что, к удовольствию дьявола, женам прихожан доставалась пятая часть доходов аббатства; а также, что судьба неизменно благословляла детьми семейства всех почтенных людей — еще одно чудо, которое они, как и я, должны были считать совершенно необъяснимым. Однако пойдем, оставим Джона Гернела и двинемся к желтым пескам, где море, как разбитый неприятель, отступает теперь с поля того сражения, которое оно дало нам вчера.

С этими словами он повел Ловела к пескам. На дюнах виднелось несколько рыбачьих хижин. Лодки, вытащенные высоко на берег, распространяли запах растопленной жарким солнцем смолы, который соперничал с запахом гниющей рыбы и всяких отбросов, обычно скопляющихся вокруг жилья шотландских рыбаков. Не смущаясь этим букетом зловонных испарений, у двери одной из хижин сидела женщина средних лет с лицом, обветренным жестокими бурями. Она чинила невод. Туго повязанный платок и мужская куртка делали ее похожей на мужчину, и это впечатление еще усиливалось крепким сложением, внушительным ростом и грубым голосом этой женщины.

— Чем нынче я могу служить, ваша милость? — сказала или, вернее, прокричала она, обращаясь к Олдбоку. — Могу предложить свежую треску и мерлана, камбалу и круглопера.

— Сколько за камбалу и круглопера? — спросил антикварий.

— Четыре шиллинга серебром и шесть пенсов, — ответила наяда.

— Четыре черта и шесть бесенят! — воскликнул антикварий. — Ты думаешь, я с ума спятил, Мегги?

— А вы думаете, — подбоченясь, перебила его бой-баба, — что мой хозяин и сыновья обязаны выходить в море в такую погоду, как вчера, да и сегодня еще, да при такой волне, и ничего не получать за свою рыбу, а только выслушивать ругань — так, что ли, Монкбарнс? Ведь вы не рыбу покупаете, а жизнь людей!

— Ладно, Мегги, я дам тебе хорошую цену: шиллинг за камбалу и круглопера, или по шесть пенсов за штуку. И если ты всю свою рыбу сбудешь так же выгодно, твой хозяин, как ты его называешь, и сыновья останутся довольны уловом.

— Будут довольны, черта с два! Лучше бы их лодку разбило о Беллскую скалу. Шиллинг за две такие чудесные рыбины! Надо же додуматься!

— Хватит, хватит, старая ведьма! Снеси свою рыбу в Монкбарнс и посмотри, что тебе даст за нее моя сестра.

— Ну, нет, Монкбарнс, черта с два! Лучше я сторгуюсь с вами. Уж на что вы скупы, а мисс Гризи еще скупее. Я отдам вам рыбу, — продолжала она более мягким тоном, — за три с половиной шиллинга.

— Полтора шиллинга! Не хочешь — не надо!

— Полтора шиллинга! — громко выразила Мегги свое изумление и горестно произнесла, когда покупатель повернулся, чтобы уйти: — Видно, вам вовсе не нужно рыбы! — Но, заметив, что он решительно удаляется, она сейчас же закричала вдогонку: — Я дам вам еще… Еще полдюжины крабов на соус за три шиллинга и рюмку бренди.

— Хорошо, Мегги, полкроны и рюмку бренди!

— Ну что ж, вашей милости непременно нужно поставить на своем! Впрочем, рюмка бренди сейчас стоит денег. Винокуренный завод не работает.

— Надеюсь, он и не будет работать, пока я жив, — сказал Олдбок.

— Ах, легко вашей милости и другим джентльменам так говорить, когда у вас дом — полная чаша, и дрова есть, и сухое платье, и вы можете уютно посиживать у камина. А если бы у вас не было ни дров, ни мяса, ни сухой одежды, и вам приходилось бы работать на холоду, да еще, не дай бог, у вас была бы тоска на душе и всего два пенса в кармане, — разве вам не захотелось бы купить на них рюмку бренди, чтобы забыть про старость и согреться, потом поужинать и проспать с легким сердцем до утра?

— Это хорошее оправдание, Мегги! Неужели твой хозяин сегодня вышел в море после вчерашних трудов?

— Еще бы не вышел, Монкбарнс! В четыре часа утра его и след простыл, когда от вчерашнего ветра море вздулось, как тесто, и наша лодчонка прыгала на нем, как пробка.

— Да, он трудолюбивый малый. Ну, снеси рыбу в Монкбарнс.

— Снесу, снесу! А не то пошлю маленькую Дженни — она скорей добежит. А вот за рюмочкой я зайду к мисс Гризи сама и скажу, что вы меня послали.

Существо неопределенного вида, которое могло сойти за русалку, плескавшуюся в луже между скал, было вызвано на берег пронзительными криками своей мамаши и приведено, как это называла мать, в «приличный вид», для чего поверх короткой, до колен юбчонки, составлявшей единственное одеяние девочки, был накинут красный плащик. После этого она была отправлена с рыбой в корзинке и поручением передать от имени Монкбарнса, чтобы рыбу приготовили к обеду.