Том 3. Антикварий - [158]

Остаюсь за мистера Г. и за себя, дорогой сэр… (Ага, он уже дописался до вольностей! ) ваш премного обязанный и покорный слуга

Гилберт Гринхорн.

— Хорошо сказано, мистер Гилберт Гринхорн! — заметил Монкбарнс. — Я вижу, неплохо иметь двух стряпчих в одной фирме. Они действуют наподобие мужа и жены в голландском кукольном домике. Когда между ними и клиентами тишь и гладь, выходит компаньон-джентльмен и виляет хвостом, как спаниель; когда погода портится, выскакивает деловой собрат и берет вас мертвой хваткой, как бульдог. Да, слава богу, мой поверенный носит треугольную шляпу, имеет дом в старом городе, так же как и я, боится лошадей, играет по субботам в гольф, по воскресеньям ходит в церковь и, не имея компаньона, просит прощения только за свою глупость.

— Среди юристов бывают и честные люди, — вставил Гектор. — Пусть кто-нибудь посмеет отрицать, что мой двоюродный брат Доналд Мак-Интайр, седьмой сын Стрэттудлема (остальные шесть служат в армии), не самый честный человек, какого…

— Без сомнения, без сомнения, Гектор, все Мак-Интайры такие, это их привилегия! Но я хотел сказать, что нет ничего удивительного, если среди представителей профессии, по необходимости требующей неограниченного доверия клиентов, находятся лодыри, не оправдывающие его по своей лености, и обманщики, злоупотребляющие им по своей подлости. Тем больше чести тем, — а я поручусь за многих, — кто сочетает честность с искусством и бдительностью и ходит высоко держа голову, когда вокруг столько ловушек и камней преткновения для более слабых натур. Таким людям их сограждане спокойно могут вверять защиту своих наследственных прав, а родина — еще более священную заботу о соблюдении своих законов и привилегий.

— Все же лучше тем, кто не имеет с ними дела, — сказал Охилтри, просовывая голову в гостиную, потому что общее смятение в семье еще не улеглось и слуги, подобно волнам после урагана, еще не вошли в свои обычные пределы и беспорядочно бродили по дому.

— А, старый правдолюбец, ты здесь? — обратился к нему антикварий.

— Сэр Артур, позвольте войти сюда вестнику удачи, хотя он и не похож на Гермеса. Вы недавно говорили о вороне, издали чующем сечу. А вот перед вами сизый голубь (старый и упрямый, надо признаться), который почуял добрые вести за шесть или семь миль, помчался туда в двуколке и возвратился с оливковой ветвью.

— Это все бедняга Роби, который меня вез, — сказал нищий. — Парень боится, что он в немилости у миледи и сэра Артура.

Покаянное и робкое лицо Роберта выглядывало из-за плеча Эди.

— В немилости у меня? — удивился сэр Артур. — Как так? — Баронет уже давно забыл, в какое исступление он пришел из-за пережаренного хлеба. — Ах, я припоминаю, Роберт. Я был сердит, а ты — не прав. Ступай займись делом и никогда не возражай хозяину, когда он раздражен.

— И никому вообще, — вставил антикварий, — ибо короткое слово отводит гнев.

— И скажи матери, если ее опять мучит ревматизм, пусть придет завтра к экономке, — промолвила мисс Уордор. — Мы посмотрим, что можно для нее сделать.

— Да благословит бог вас, миледи, — сказал растроганный Роберт, — и его милость сэра Артура, и молодого лорда, и весь дом Нокуиннок во всех его коленах, ближних и дальних. Это уже сотни лет гостеприимный и открытый для бедных людей дом.

— Вот, — сказал антикварий сэру Артуру, — не будем об этом спорить, но вы видите, что бедные люди платят естественной благодарностью за внимание и благотворительность вашей семьи. Вы не услышите, чтобы эти люди вспоминали о Красной Руке или о Дьяволе в латах. Что до меня, то я должен сказать: Odi accipitrem qui semper vivit in armis[207]. Поэтому будем мирно есть, и пить, и веселиться, сэр!

В гостиной был наскоро накрыт стол, и все общество радостно расположилось за ним, чтобы подкрепить свои силы. По просьбе Олдбока Эди было предложено сесть у буфета в огромное кожаное кресло, которое частично было скрыто экраном.

— Я соглашаюсь на это тем охотнее, — сказал сэр Артур, — что помню, как в дни моего отца это кресло занимал Эйлши Горлей, последний, насколько мне известно, из тех шутов, которых держали в знатных шотландских домах.

— Это верно, сэр Артур, — отозвался нищий, который ради красного словца не пожалел бы родного отца. — Многие мудрые люди сиживали в креслах шутов и многие шуты — в креслах мудрых людей, особенно — в знатных домах.

Мисс Уордор, опасаясь действия этой речи (хотя и достойной Эйлши Горлея или иного образцового шута) на нервы отца, поспешила обратиться к нему и спросить, не следует ли угостить элем и говядиной слуг и ближайших сельских жителей, в значительном числе привлеченных событиями к замку.

— Конечно, радость моя, — сказал отец, — бывало ли в нашей семье иначе, когда снималась осада?

— Да, осада, начатая судейским крючкотвором Суипклином, и снятие ее нищим Охилтри — это par nobile fratrum[208], — сказал Олдбок, — причем второй заслуживает не меньшего уважения, чем первый. Но не огорчайтесь, сэр Артур, такие осады и снятие их теперь в порядке вещей, и нынешнее избавление стоит того, чтобы отметить его стаканом вашего великолепного вина. Честное слово, это, кажется, бургундское!