Том 3. Антикварий - [145]

ГЛАВА XL

От старости глубокой жизнь отходит

Спокойно, неприметно, как отлив

От выброшенной на берег галеры.

Давно ль она от ветра и от волн

Покачивалась мерно, а теперь

В песок зарылась килем. Косо в небо

Вонзилась мачта, а разбитый остов

Едва колышется и скоро ляжет,

Ненужный и недвижный.

Старинная пьеса

Антикварий поднял щеколду хижины и был поражен, услышав резкий, дрожащий голос Элспет, напевавший отрывистым и заунывным речитативом старинную балладу:

Сельдь любит плавать под луной,

Макрель же любит ветер.

А устрица — песок морской,

Изнеженная леди.

Как прилежный собиратель таких образчиков старинной поэзии, Олдбок не решался переступить порог и, напряженно слушая, невольно уже нащупывал рукой карандаш и записную книжку. Время от времени старуха начинала говорить, словно обращаясь к детям:

— Эй, вы, малыши, тс, тс! Я сейчас начну кое-что получше:

Садитесь все на ту скамью

И слушай стар и мал.

Про графа Гленаллена я спою,

Как он под Харло пал.

В Беннахи кронах громко звучал,

Скользил по Дону с волной.

И горец и воин низин горевал,

Был страшен под Харло бой.

Я плохо помню следующую строфу, память у меня ослабела, а тут еще находят на меня всякие мысли… Боже, избави нас от искушения!

Тут ее голос перешел в невнятное бормотание.

— Это историческая баллада, — с живейшим интересом произнес Олдбок, — достоверный и несомненный отрывок из творчества менестрелей. Перси был бы восхищен его простотой, Ритсон не мог бы оспаривать его подлинность.

— Но как худо, — сказал Охилтри, — когда старый человек настолько выжил из ума, что бубнит древние песни после такой тяжкой потери!

— Тише, тише! — остановил его антикварий. — Она снова поймала нить песни.

Действительно, старуха опять запела:

Седлали белых сто лошадей,

Седлали сто вороных.

Чафроны сверкали на лбу коней,

Был рыцарь на каждом из них.

— Чафроны! — воскликнул антикварий. — Вероятно, это то же, что шевроны. Такое словечко дорого стоит. — И он записал его в свою красную книжку.

Едва десять миль во весь опор

Успели они проскакать,

Навстречу понесся Доналд с гор

И с ним в двадцать тысяч рать.

Тартаны реют, как рой знамен,

Мечи на солнце блестят.

Волынки ревут со всех сторон

И, кажется, всех оглушат.

Поднялся граф на тугих стременах

И вражьи войска оглядел.

«Не всякий, кто закален в боях,

Сегодня останется цел.

Мой паж веселый, как бы за нас

Решил ты, будь воля твоя?

Будь графом Гленаллена ты сейчас,

А Роналдом Ченом — я?

Бежать? Догонят — позор и плен.

Сражаться, смерть избрав?

Как решил бы ты нынче, Роланд Чен,

Будь ты Гленаллена граф?»

Знайте же, малыши, что, хоть я и сижу здесь у печки, такая бедная и старая, этот Роланд Чен был моим предком и здорово дрался в той сече, особенно когда пал граф. Он корил себя за совет, который подал — начать бой, не дожидаясь, пока подоспеют Мар с Мернсом, и Эбердин, и Энгус.

Вновь окрепшим и оживившимся голосом она прочла воинственный совет своего предка:

«Будь графом Гленаллена я хоть миг,

А Роландом Ченом — вы,

Я, пришпорив коня, издал бы наш крик,

И дрались бы мы, как львы.

У них против нас двадцать тысяч мечей,

А нам — с двумястами в бой.

Зато тартаны у их людей,

А мы укрыты броней.

Как сквозь кусты, пролетит во всю прыть

Мой конь сквозь их ряды.

Нет, славная кровь норманнов остыть

Не должна из-за горской орды!»

— Слышишь, племянник? — сказал Олдбок. — Как ты можешь заметить, твои гэльские предки были не в большой чести у воинов низменностей.

— Я слышу, — ответил Гектор, — как глупая старуха поет глупую старую песню. Меня удивляет, сэр, что вы, не желая слушать песни Оссиана о Сельме, можете находить удовольствие в этом вздоре. Клянусь, я еще никогда не слышал такой дрянной ярмарочной баллады. Я уверен, что подобной второй вы не найдете ни у одного книгоноши. Мне было бы стыдно хоть на миг подумать, что честь наших гор могла бы пострадать от таких виршей.

Вскинув голову, он презрительно повел носом.

Должно быть, до старухи дошел звук их голосов, ибо, перестав петь, она воскликнула:

— Входите, господа, входите! Добрые люди не задерживаются на пороге.

Они вошли и, к своему удивлению, нашли Элспет одну. Она сидела, как «призрак у очага» или олицетворенная Старость в песне охотника о сове[187], «в морщинах, серая, обтрепанная, злая, с глазами мутными… »

— Мои ушли, — объяснила она гостям. — Но вы посидите минутку: кто-нибудь придет. Если у вас дело к моей невестке или сыну, они скоро вернутся, а я никогда не говорю о делах. Дети, подайте стулья! Дети, кажется, тоже ушли, — продолжала она, озираясь по сторонам. — Я только что пела им, чтобы они посидели спокойно, но они все-таки улизнули. Садитесь, господа, они сейчас придут.

Спущенное ею на пол веретено запрыгало и завертелось, и, казалось, внимание старухи было всецело поглощено его движением; она не сознавала присутствия посторонних и не спрашивала себя, кто они такие и зачем явились.

— Хотелось бы, чтобы она продолжила эту народную песню или легенду. Я всегда подозревал, что еще до самой битвы под Харло там была кавалерийская стычка.

— Не будет ли угодно вашей милости, — сказал Эди, — перейти к тому делу, которое привело нас сюда? А песенку я берусь достать вам в любое время.