Том 26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует». Смесь. Письма - [40]

И вот опять то же самое — идиотская одиссея Артона,[13] который, видите ли, ничего не знает и ничего не скажет! И опять уже несколько недель, как взбаламучена вся Франция и льются потоки чернил и грязи! И все это лишь затем, чтобы установить, что в среде политиков имеются какие-то жалкие негодяи! Довольно! Довольно! Какая глупость! Когда же явится благодетельный тиран, который упрячет Истину в колодец, пустит газеты под нож и посадит журналистов под замок?

Хотите, я приведу вам еще пример того, какой добродетели требуют от представителей Республики? Какую на редкость постыдную, гнусную кампанию вели некоторое время назад против г-на Феликса Фора!

Подумайте только, президент Республики! Да он должен быть безгрешен! Он должен блистать всеми добродетелями и быть выше всяких подозрений; речь идет не только о нем: его ближайшие предки до четвертого колена должны быть признаны безупречными в нравственном отношении. Правда, случалось, что короли сомнительной репутации были сыновьями более чем легкомысленных королев; иные императоры происходили из прямо-таки аморальных семейств. Об этом свидетельствует история, не говоря уже о скандальных хрониках. Но ведь императоры и короли делают все, что хотят, и, разумеется, не позволяют, чтобы за ними подглядывали в замочную скважину. А вот президент Республики должен жить в пресловутом стеклянном доме, ибо он олицетворяет собой чистейшую добродетель и правду.

Повторяю, это высокий идеал, по которому можно судить о республиканском образе правления. К сожалению, лицемерное требование абсолютной честности — лишь вывеска, прикрывающая политические махинации и разгул низменных страстей. Как холоден и бесчеловечен этот идеал и как нетерпимы блюстители высокой чести к неизбежным человеческим слабостям и житейским невзгодам! А известно ли вам, сколько нежности, доброты и снисходительности иной раз проявляют люди, сознательно или невольно пошедшие на моральный компромисс? О, я знавал абсолютно добродетельных мужей, и это были самые жестокие, самые безжалостные, самые невыносимые люди! Нет, я предпочитаю обыкновенного человека, который много выстрадал, проявил слабость, прошел, как и мы, через сомнения, испытал поражения, — такой человек, уж конечно, проявит к нам сострадание и братское участие.

Но условный идеал остается в силе. Мерка для нас — все тот же театр Амбигю, где молодая героиня стоит на недосягаемой высоте. Уже один президент пал, искупая грехи своего зятя,[14] можно ожидать, что и другой жестоко поплатится за проступки своего тестя. Пусть себе подлинно честные люди пожимают плечами, негодуя на клеветников, — будьте уверены, отравленная стрела осталась в ране и в недалеком будущем яд окажет свое действие. Гнусные газеты, которые живут диффамацией, не отпустят своей жертвы. Они возобновят свои атаки, разожгут у добродушной публики жажду идеальной добродетели, и кончится тем, что человек исчезнет с политического горизонта, оплеванный, испачканный, втоптанный в грязь.

О, когда же придет человек с саблей,[15] которого ждут с таким нетерпением, которого многие каждый вечер вымаливают у господа бога! Уж от него-то не будут требовать таких совершенств! Каков бы он ни был, никто не посмеет совать нос в его личную жизнь и критиковать его родных. Никто не преподнесет нам новость, что у сестры его бабушки был внебрачный ребенок или что кузен его тещи, умирая, оставил неоплаченные векселя. Все будут до смерти рады, что он наконец заткнет рот ругателям-журналистам; и какой же он добьется популярности, если раз навсегда похоронит Панаму, вместе со всеми горами бумаг, со списками и блокнотами маклеров и биржевых зайцев! И Франция обретет счастье. Человек с саблей снова создаст лживый культ абсолютной добродетели, хотя, быть может, и будет отпетым негодяем.

Вот почему Республика, душенька моя, тебе так трудно, просуществовав двадцать пять лет, сохранить свою репутацию солидной зажиточной особы.

Дело в том, что от тебя требуют какой-то неземной добродетели, добродетели, которая так невинна, что допускает над собой публичный контроль, добродетели, у которой нет жандармов, чтобы охранять ее двери, когда она поддается слабостям.

И в один прекрасный день, милая моя, ты от этого погибнешь.

ОДИНОКИЙ © Перевод Е. БИРУКОВА

Печальный и пленительный Верлен ушел в страну вечного покоя, и вот над его свежей могилой уже создалась целая легенда.

Он, видите ли, был одинок, презирал толпу и прожил свою жизнь в гордых творческих мечтах, не делая себе никаких поблажек и не допуская компромиссов. Он, видите ли, отвергал всякие подношения, презренный металл, развращающий человека, награды, возносящие многих на незаслуженную высоту. Он, видите ли, всегда хотел быть великим лишь в собственных глазах и радостно трудился в некоей пустыне, создавая совершенные произведения, удовлетворявшие его высоким требованиям.

Но это еще не все, — его заключают в таинственную башню из слоновой кости, ключом от которой владеют лишь посвященные. Делают из него какую-то загадочную, неясную фигуру, какого-то окутанного мраком мага, владеющего тайной мира невидимого. Если его творческая личность осталась неразгаданной, то лишь потому, что он не захотел раскрываться людям из вполне понятной гордости; этот божественный художник скрылся за тройной оградой символов. Отсюда его ненависть к буржуа, которые по своей ограниченности не смогли его распознать и из гнусной мести дали ему умереть с голоду. Раз ты не из наших, не забавляешь нас и не забавляешься вместе с нами, раз ты плюешь на деньги, на успех, на дешевую славу, считаешь себя единственным в своем роде, живешь своими мыслями, говоришь на никому не понятном языке, — так и умирай в своем углу, в полной безвестности, в какой ты провел всю жизнь!