Том 26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует». Смесь. Письма - [32]

Теперь становится ясно, как наблюдатель уживается в нем с творцом. Прежде всего он роется в своих записях. Он выбирает из них какой-нибудь факт, человека, которого знал, происшествие, свидетелем которого был. Я уже говорил в другом месте, как вокруг этого основного события он группирует другие, второстепенные, точно так же почерпнутые из воспоминаний. Понемногу документальные данные пополняют друг друга, объединяясь либо по сходству, либо по контрасту. Но все это пока еще разрозненные материалы, набранные отовсюду; нужна основательная переплавка, и вот тут на сцену выходит творец, чтобы вдохнуть в произведение жизнь.

С того дня, когда он обрел свой сюжет, когда он извлек из своих записей достаточное количество персонажей и эпизодов, чтобы главная идея произведения могла одеться в плоть, Альфонс Доде вживается в свою будущую книгу, творит ее, представляет ее в своем воображении; я употребляю здесь слово «воображение» в том единственном философском и литературном значении, которое оно может иметь сейчас. Сам он весело признается, что с этих пор становится безжалостным мучителем для всех, кто к нему приближается. Он пристает к домашним, к друзьям, пересказывает им свой роман, проверяет на них ту или иную главу и даже отдельные фразы, пользуясь присутствием близких, чтобы подстегивать себя, чтобы упиваться своими замыслами и наконец довести свой мозг до состояния лихорадочного возбуждения, без которого для писателя немыслима никакая работа. Таким путем все написанное превращается в единый сплав, ширится и обретает легкость, присущую творениям подлинного поэта.

Когда люди, знающие Альфонса Доде, читают его произведения, им всегда кажется, что они слышат его живую речь. За разговором он великолепно изображает в лицах свои будущие романы, давая почувствовать всю их прелесть. Таким способом он подготовляет важные сцены, увлеченно разыгрывает их на разные голоса, сопровождая все страстной жестикуляцией, прежде чем запечатлеть эти сцены на белой бумаге, такой холодной и такой безличной. К тому же он пишет отнюдь не спокойно, как человек владеющий своими чувствами и ремеслом, он пишет с налету, словно боясь, как бы кипучая струя не остыла. Только какое-то время спустя он возвращается к первоначальному тексту и раза два-три не спеша его переписывает, чтобы сгладить шероховатости и заставить каждую фразу звучать. Приступ лихорадки прошел — остается только мастер, занятый шлифовкой уже созданного произведения.

Теперь прочитайте какой-нибудь роман Альфонса Доде, и вы увидите, как он построен. В основе его лежит, повторяю, незыблемая подлинность, нет ни одного выдуманного персонажа, ни одного события, которое не было бы взято из жизни, не совершилось бы на глазах автора. Направо и налево подбирает он мельчайшие подробности, и стоит ему отважиться на какую-нибудь выдуманную интригу, стоит ему сделать уступку тому, что он считает вкусом публики, как эта интрига неизменно становится слабой стороною его произведения. Но вслед за тем он работает над своими записями, над типажами и обрамлением, собранными по кускам и кусочкам, и чудесным образом все отделывает и оживляет. Он умеет вдохнуть в произведение не только жизнь вообще, но и свою собственную жизнь, ту литературную жизнь, в которой ощущаешь дыхание автора. Персонажи обретают его повадки; как и он сам, они несут в себе всю нежность и страстность южан; каждый эпизод, каждый неодушевленный предмет вместе с ним смеется и плачет. Итак, две его сильных стороны: слезы и ирония. Его книги живут ради них, они рыдают над детьми и хлещут бичом спины негодяев и дураков.

Вот, например, «Нума Руместан». Сюжет легко можно рассказать в двух десятках строк.

Нума, невыносимый провансалец, который лжет еще больше по свойству своей натуры, чем по необходимости, женится на Розали Ле Кенуа, дочери важного судейского чиновника, девушке гордой и прямой. С первых же шагов начинает сказываться антагонизм Юга и Севера. Нума изменяет жене, которая едва не умирает от преждевременных родов, потом изменяет ей вторично, и это ведет к окончательному разрыву между супругами как раз в тот момент, когда у них снова должен родиться ребенок. Кончается тем, что Ортанс Ле Кенуа, молодая свояченица Нумы, которая, в известной мере по его вине, безнадежно влюбляется в тамбуринщика Вальмажура, заболевает чахоткой и уже на смертном ложе примиряет супругов.

Видите, здесь нетрудно обнаружить главную мысль. Разумеется, у автора в заметках его и в воспоминаниях были документальные записи об этом типе лжеца, который пьянеет от звука собственных речей, который простосердечно всем все обещает и попадает из-за этого в самые неприятные истории. Писателю пришло в голову изобразить весь Прованс, его хвастунов, верящих в свои собственные измышления, в лице адвоката-краснобая, которому надоело прозябать в Латинском квартале и захотелось занять более видное место под солнцем. И, разумеется, автору пришлось бросить его в самую гущу политики, изобразить как малого, который ничем не гнушается и при всем своем простодушии добивается власти весьма недвусмысленными риторическими приемами. К этому нечего прибавить. Последние десять лет обеспечили романисту отличный материал. Его Нуме на роду было написано стать министром.