Том 26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует». Смесь. Письма - [14]

Разумеется, я оставляю без внимания оттенки. Я только подвожу итог и говорю о главном. Но проследите развитие обоих писателей. Оба они — революционеры и ополчаются против классической традиции, против абстрактного героя, созданного на основе догматических правил, чистого сознания, оторванного от тела и от среды. Но последователи их расходятся в разные стороны и в конце концов вступают между собой в борьбу. В то время как романтики сохраняют отвлеченные образы, созданные на основе классических правил, и довольствуются тем, что по-новому их одевают, натуралисты возвращаются к изучению природы человека в ее истоках, заменяют метафизический образ человека физиологическим и больше не отделяют его от определяющей его поступки среды.

Первый отпрыск Руссо — это Шатобриан. Не следует придавать слишком большого значения кажущемуся различию их религиозных воззрений. Шатобриан — в большей степени деист, нежели католик, он больше поэт, чем человек верующий. Ведь это они вместе с г-жой де Сталь и явились настоящими создателями романтизма — христианского искусства в противоположность искусству античному. Известно, что Буало отказывал поэтам в праве обращаться к христианским идеям — он считал это неправомерным с точки зрения как религии, так и литературы. Великий спор старого и нового, который шел на протяжении XVII и XVIII веков, происходил именно на этой почве. И когда, в первой половине нашего столетия, романтики схватились с классиками, это было продолжение все той же битвы, участники которой возродились под новыми именами. Не любопытно разве, что великое общественное движение — христианство — нашло свое полное выражение в литературе лишь спустя тысячу восемьсот лет после смерти Христа?

Шатобриан породил Виктора Гюго. Теперь нашего поэта называют отцом современной литературы и забывают, что основы этой литературы были уже заложены Шатобрианом. Виктору Гюго не пришлось создавать романтизм заново: романтизм существовал уже в «Коринне» и в «Гении христианства». Что Гюго действительно принес нового — так это свою ни на что не похожую риторику и свой лирический талант. Он — такой же деист, как Руссо. Сент-Бев любил говорить: «Гюго давно бы уже вошел в лоно церкви, если бы не его гордость».

Теперь следовало бы перечислить одного за другим всех романтиков. В области романа я назову лишь Жорж Санд, трогательную и мечтательную ученицу Руссо, которая страстно любит природу, но, как и ее учитель, видит эту природу всегда сквозь призму самого причудливого воображения. Таким образом преемственность продолжается до наших дней, могучая, торжествующая: она царила в течение всей первой половины века и только за последние тридцать лет столкнулась с линией Дидро, которая теперь одерживает победу.

Действительно, в то время как романтики затмевали всех блеском своего стиля, натуралисты делали свое дело в тени. Нет ничего удивительного в том, что у риторов было первое время больше власти над толпой, чем у аналитиков, да и самый ход общественного движения привел к тому, что вслед за Революцией победу одержали Шатобриан и Виктор Гюго.

Стендаль был первым преемником Дидро. Повторяю, я не останавливаюсь на оттенках — это увело бы меня слишком далеко. Надо помнить, что Стендаль родился в 1783 году и что он связывает XVIII век с нашим. Цепь эта неразрывна. Противник старинных литературных правил, Стендаль был романтиком ранней поры; это означает, что он обрушился на классиков; но вместе с тем он не замедлил отмежеваться от преемников Руссо, увидав, что они тонут в риторике и под новыми личинами возрождают всякого рода обман. Он пристрастился к точному анализу, сухому и острому, и не имел в свое время никакого успеха.

Вслед за тем явился Бальзак, кипучий гений, который так часто сам не сознает своего истинного призвания. Несмотря на всю пышность своего стиля, которую он доводил до крайних пределов, ожесточенно борясь с лирическими поэтами своего времени, он служил делу той же эволюции, что и Стендаль: это наблюдатель, это экспериментатор, которого прозвали доктором социальных и гуманитарных наук. Сколько бы он ни проповедовал открыто католические и монархические взгляды, все его произведения не становятся от этого менее научными и менее демократическими в широком смысле этого слова. Хоть он и не создал натуралистического романа, равно как и Виктор Гюго не создал романтической лирики, он, вне всякого сомнения, является отцом натурализма, так же как Виктор Гюго — отцом романтизма.

Назову еще Гюстава Флобера, появившегося где-то на стыке линий Бальзака и Виктора Гюго, назову Эдмона и Жюля Гонкуров, наименее классических из всех наших современных писателей, у которых нет предшественников, которые своеобразием своим обязаны изучению XVIII века, прочувствованного и отраженного художниками нашего времени; и, наконец, нас, писателей младшего поколения, — но мы слишком еще вовлечены в борьбу, чтобы нас можно было классифицировать и судить о нас беспристрастно.

Как мы видим, обе линии обозначились весьма определенно. Я отдаю себе отчет, что для того, чтобы меня поняли, мне приходится непременно относить писателей к той или иной группе. Но вообще-то говоря, если я назвал родоначальниками современной литературы Дидро и Руссо, то, повторяю, я сделал это, лишь чтобы показать, что натурализм и романтизм, оба отправляются от одного и того же пункта — от протеста против классического канона. Только сразу же после своей обоюдной победы над классицизмом романтики и натуралисты стали противниками так же, как в наше время — оппортунисты и несогласные.