Том 25. Вождь окасов. Дикая кошка. Периколя. Профиль перуанского бандита - [31]

Эти два человека, которых, без сомнения, читатель уже узнал, были граф Луи де Пребуа-Крансэ и Валентин Гиллуа, его молочный брат. Они постепенно проехали Молэ, Талку, Кончепчьйон. Почти целых два месяца они были в дороге, в тот день 14 июля 1837 года в одиннадцать часов утра мы встречаем их в Арокании, путешествующих философически, с их собакой Цезарем, по берегу Убежища львов.

Молодые люди провели ночь в брошенном замке, который попался им на пути, и на восходе солнца снова пустились в путь. Поэтому они начали чувствовать аппетит. Осмотрев то место, где они находились, они приметили группу яблонь, пересекавших жгучие солнечные лучи и представлявших им приличное убежище, в котором они могли отдохнуть и пообедать.

Они соскочили с седел и сели под яблоней, пустив лошадей щипать молодые ветви. Валентин палкой сбил несколько яблок, развязал большие холстинные карманы, которые привязывают за седлами, и вынул из них сухари, кусок соленого сала и козий сыр. Потом молодые люди начали весело есть, братски разделяя свою провизию с Цезарем, с важностью сидевшим перед ними и следовавшим глазами за каждым куском, который они подносили ко рту.

— Приятно отдохнуть, — сказал Валентин, — когда с четырех часов утра скачешь верхом!

— Я немножко устал, — заметил Луи.

— Мой бедный друг, ты не привык так, как например я, к продолжительным поездкам; дурак я, что не подумал об этом.

— Ба! — отвечал Луи. — Уверяю тебя, что я начинаю свыкаться с нашей жизнью… Притом, — прибавил он со вздохом, — физическая усталость заставляет меня забывать…

— Справедливо, — перебил Валентин, — я рад слышать от тебя это… я вижу, что ты становишься мужчиной.

Луи печально покачал головой.

— Нет! — сказал он. — Ты ошибаешься; только так как против болезни, терзающей меня, нет лекарства, я стараюсь покориться необходимости.

— Да! Надежда — основа основ любви; когда надежда существовать не может, любовь умирает.

— Ас нею умирает и тот, кто ею живет, — заметил молодой человек с меланхолической улыбкой.

Наступило молчание; Валентин первый заговорил:

— Какой прекрасный край! — вскричал он с энтузиазмом, проглатывая огромный кусок сала.

— Да, но дороги трудные.

— Кто знает? — сказал Валентин. — Может быть, эти дороги ведут в рай! А ты, Цезарь, — прибавил он, обращаясь к собаке, — что ты думаешь о нашем путешествии, мой милый?

Собака замахала хвостом, устремив на хозяина свои умные глаза. Но вдруг она перестала жевать, подняла голову, навострила уши и глухо заворчала.

— Молчать, Цезарь! — сказал Валентин. — Ты знаешь, что мы в пустыне, а в пустынях не бывает никого!

Цезарь однако не унимался.

— Гм! — сказал Луи. — Я не разделяю твоего мнения, Валентин, и думаю, что американские пустыни обитаемы.

— Может быть, ты и прав.

— Во всяком случае нам следовало бы принять некоторые предосторожности.

— Сейчас узнаем, — сказал Валентин и, обратившись к собаке, прибавил: — А! Ты не хочешь замолчать, Цезарь… Это становится невыносимо; посмотрим, что рассердило тебя? Ты почуял оленя что ли? Это было бы кстати для нас.

Он встал, бросил вокруг себя вопросительный взгляд и тотчас же наклонился схватить свою винтовку, сделав знак Луи, чтобы и он сделал то же самое.

— Черт побери! — сказал он. — Цезарь был прав… Посмотри, Луи!

Граф устремил взор в ту сторону, куда указывал Валентин.

— О! — сказал он. — Это что такое?

— Гм! Кажется нам придется подраться.

— Пожалуй! — отвечал Луи, заряжая винтовку.

Десять индейцев, вооруженных с ног до головы, верхом на великолепных лошадях, остановились в двадцати пяти шагах от путешественников, хотя те не могли понять, как они успели подъехать так близко, не будучи примеченными.

Ароканские воины, неподвижные и бесстрастные, не делали ни малейшего движения, но смотрели на обоих французов с таким вниманием, которое Валентин, не весьма терпеливый по характеру, начал находить чрезвычайно неуместным.

Глава XVII ПУЭЛЬЧЕСЫ

— Э! Э! — сказал Валентин, свистнув своей собаке, которая немедленно стала возле него. — Эти молодцы, кажется, вовсе не имеют дружелюбных намерений; неизвестно, что может случиться.

— Это ароканы, — сказал Луи.

— Ты думаешь? Как же они безобразны!

— А мне напротив они кажутся очень красивыми.

— Во всяком случае пусть начнут они.

Опираясь на ружье, он ждал. Индейцы разговаривали между собою, все продолжая смотреть на молодых людей.

— Они вероятно совещаются, под каким соусом съесть нас, — сказал Валентин.

— Совсем нет.

— Ба!

— Они не людоеды.

— А! Тем хуже. В Париже все дикари, которых показывают на площадях, людоеды.

— Сумасшедший! Ты даже сейчас шутишь.

— А тебе хочется, чтобы я плакал? Мне кажется, что наше положение и без того невесело, чтобы мы старались еще омрачить его.

Индейцы были по большей части люди не молодые, а лет сорока и сорока пяти в костюме пуэльчесов, самой воинственной нации в Верхней Арокании. Они были одеты в пестрые плащи; их головы были обнажены: волосы, длинные, прямые и жирные, были перевязаны красными лентами, а лица расписаны красками. Оружие каждого состояло из длинного копья, ножа, заткнутого в ножны из невыделанной бычьей кожи, ружья, висевшего на седле, и из круглого щита, обтянутого кожей и украшенного лошадиными и человеческими волосами.