Том 20. Плодовитость - [199]

Часы шли, пробило три, сумрачное небо заволокло свинцовыми тучами, и девчонку, как обломок кораблекрушения, поглотил мрак. Время от времени она поднимала голову и вглядывалась неестественно блестящими глазами в сгущавшуюся тьму, словно хотела поблагодарить небеса за то, что они окутали мглой этот пустынный уголок, как бы созданный для засады. И в ту минуту, когда проливной дождь припустил с новой силой, из-за угла вышла какая-то дама, одетая во все черное, будто черная тень, под открытым зонтом. Она шла быстро, старательно обходя лужи; так ходит стесненный в средствах человек, вынужденный экономить и ходить по своим делам пешком.

Еще издали Туанетта узнала даму по кое-каким заранее сообщенным ей приметам. Это была г-жа Анжелен; она торопилась с улицы Де-Лилль к своим беднякам, на руке у нее болталась сумочка на длинной цепочке. Когда девчонка заметила блеск цепочки, все сомнения ее исчезли, и она легонько свистнула. Тотчас же из темного угла огороженного участка раздались крики и стоны, и девчонка тоже принялась жалобно охать, зовя на помощь.

Удивленная, растерявшаяся, г-жа Анжелен остановилась.

— Что с вами, дитя мое?

— О сударыня, мой брат упал и сломал себе ногу.

— Как упал? Откуда упал?

О сударыня! Там есть навес, где мы ночуем, потому что у нас нет жилья, он хотел хоть что-то сделать, чтобы дождь не лил нам прямо на голову, и полез на лестницу. Но она оказалась гнилая, и он сломал себе ногу.

Девочка разрыдалась, лепеча сквозь слезы, что не знает, как теперь быть: вот уже десять минут она стоит здесь, отчаявшись, и не может никого дождаться, никто не хочет оказать помощь в такой дождь и в такой собачий холод. А тем временем жалобные стоны и крики, доносившиеся из-за забора, еще усилились.

У г-жи Анжелен болезненно сжалось сердце, однако она заколебалась, охваченная каким-то смутным подозрением.

— Сбегай за врачом, моя милая, чем же я тебе могу помочь?

— О сударыня, прошу вас, пойдемте… Я не знаю, где найти врача… Пойдемте, мы с вами его поднимем, одна я не могу, и положим под навес, он хоть не будет мокнуть под дождем.

На этот раз г-жа Анжелен сдалась, так искренне прозвучал голос девочки. Постоянные посещения трущоб, где нужда порождает преступления, научили ее бесстрашию. Ей пришлось закрыть зонт, чтобы пролезть в щель между сломанными досками вслед за девочкой, которая шла впереди в своей рваной шали, с непокрытой головой, хрупкая и гибкая, как котенок.

— Дайте руку, сударыня… Осторожно, здесь канавы… Это там, подальше. Слышите, как он стонет, мой бедный брат?.. Ну, вот мы и пришли.

Все произошло молниеносно и варварски. Трое бандитов — Александр, Ричард и Альфред, притаившиеся во тьме, выскочили из засады и, как изголодавшиеся волки, набросились на г-жу Анжелен с такой силой, что опрокинули ее на землю. Однако трусливый и робкий Альфред, оставив ее на растерзание своим дружкам, сам сбежал к забору и вместе с Туанеттой стал на страже у щели. Александр, державший наготове платок, свернутый в виде кляпа, засунул его в рот г-же Анжелен. Они намеревались только оглушить ее и затем сбежать, захватив сумочку. Но платок выскользнул, она закричала пронзительным, истошным криком; в этот миг двое, что стояли у щели, свистнули, подавая сигнал тревоги, — вероятно, приближались прохожие. Надо было кончать. Тогда Александр набросил платок на шею г-жи Анжелен, а Ричард кулаком закрыл ей рот. Какое-то безумие овладело ими, — оба ухватились за концы платка и, стянув его изо всех сил, поволокли несчастную по грязи и бросили только тогда, когда она перестала шевелиться. А так как свист повторился, они схватили сумку, бросив тело с платком на шее, затем все четверо пустились наутек и, добежав до Гренельского моста, кинули сумку прямо в Сену, предварительно набив карманы мелочью, беленькими и желтенькими монетами.

Когда Матье прочел в газетах подробности преступления, он пришел в ужас и бросился на улицу Федерации. Личность г-жи Анжелен немедленно установили, и так как убийство было совершено на пустыре, в ста метрах от дома, где жили обе сестры, Матье охватило мрачное предчувствие. Подозрения его не замедлили подтвердиться: он постучал трижды, прежде чем ему открыла дрожащая Сесиль, которая, узнав Матье, впустила его. Норина лежала в постели, бледная как полотно. Она сразу начала рыдать и, дрожа, словно в ознобе, рассказала ему всю историю: визит г-жи Анжелен, неожиданное появление Александра, увидевшего сумочку и слышавшего, как она обещала оказать им помощь в следующем месяце, назвав дату и время своего визита. Да и вообще не оставалось сомнения, — ведь платок, найденный на шее несчастной женщины, принадлежал самой Норине: этот платок утащил у нее Александр, платок с ее монограммой, вышитой в уголке, — одна из тех жалких дешевеньких вещиц женского обихода, которые дюжинами продаются в больших магазинах. Это была единственная улика, но столь малозначащая, столь неопределенная, что полиция продолжала поиски, идя по нескольким следам разом, и уже потеряла надежду на успех.

Матье, похолодев от ужаса, присел у постели Норины. Боже праведный! Несчастная г-жа Анжелен! Он вспоминал ее совсем молоденькой, веселой, очаровательной, такой, какой она была там, в Жанвиле, когда бродила по лесам вместе со своим мужем, ища уединения на заброшенных тропинках, забывая обо всем в укромной тени на берегах Иезы, где оба справляли праздник любви, и поцелуи их звучали под сенью деревьев, как пенье птиц. Вспомнил он ее и несколько лет спустя, когда ее так жестоко покарала судьба за эгоистичную любовь и когда она отчаивалась оттого, что уже не может родить ребенка, появление которого умышленно так долго откладывала; вспомнил ее в последние годы, когда медленный недуг превратил ее мужа в слепца, оставшегося у нее на руках и погруженного в беспросветный мрак, что отравляло последние остатки их былого счастья. И вдруг Матье представил себе ее мужа, этого жалкого калеку, в тот вечер, когда он ожидал возвращения жены, чтобы она накормила его и уложила спать; Матье представил себе этого старого ребенка, потерявшего теперь мать, покинутого, одинокого в окружающей его тьме, преследуемого кровавым призраком убийства. Жизнь сулила им столько радужных надежд, и какая страшная участь, какая смерть!