Том 2. Улица св. Николая - [18]

– Это, Константин Сергеич, я получил за помощь в постройке местной церкви, взамен сгоревшей. Но не знаю, как надевать, – да, на ленточке ли на шею, или же в петлицу?

Панурин основательно рассмотрел жетон.

– В пе-етлицу обязательно. Будет похоже на орден Почетного Легиона.

– Скажите! Это, кажется, французский орден?

– Самый фра-анцузский. И самый важный.

Колгушин слушал с большим вниманием. Этого нельзя было сказать о Кате. Она глядела в окно, переходила с места на место.

Петра же Петровича вопрос об орденах немало занимал. И Константин Сергеич должен был рассказать, что знал об орденах прусских и саксонских. Затем разговор сошел на любимую тему Колгушина – о загранице и Германии. Он с восторгом расспрашивал и узнавал, как там все чисто, удобно и дешево.

Катя уселась на подоконник. Неожиданно она перекинула ноги наружу, спрыгнула и пошла в сад.

Колгушин обернулся.

– Мы, кажется, барышню заговорили. Даже не могла досидеть.

– Это во-озможно. Да и мне пора, говоря по правде.

Он вынул часы, взглянул и пошел за своим кепи. Панурин был в ботфортах, он приехал верхом.

Петр Петрович пытался было его удержать, но не очень: у него самого начинали слипаться глаза; завтра же предстояло вставать «часика в четыре».

Хмурый старик подвел Панурину коня. В кепи и австрийской накидке Панурин был похож на какого-то конного сержанта. Ублаготворив старика монеткой и кивнув хозяину, он шагом объехал группу елок и тронул рысцой вдоль липовой аллеи. Было довольно темно и тепло. Очень сладко пахло липами, все небо в звездах бежало навстречу. Звезды цеплялись за купы листьев.

Панурин был в том несколько элегическом и размягченном настроении, с каким одинокий человек его возраста может ехать домой теплой летнею ночью. Покачиваясь в седле, глядя на туманные и милые Плеяды, возможно думать о проходящей жизни, неуловленных минутах счастья, чего-то жалеть и улыбаться на что-то. Возможен приступ к сердцу смутной нежности. Так чувствовал он; и его несколько удивило, когда у околицы, за которой начиналось поле, его окликнули; голос был негромкий, он сразу узнал его.

– Вы здесь за-ачем? – спросил он, останавливая лошадь.

Катя сидела на заборе, у околицы, слегка съежившись.

– Я просто сижу, мне там стало скучно.

– Да, вот ка-ак. Я, впрочем, заметил.

– Жаль, что нет лошади; я бы поехала вас проводить.

Панурин согласился, что жаль.

– Впро-чем, – прибавил он, – мы мо-ожем пешком пройтись.

Он слез с лошади и подвел ее к забору. Катя сидела неподвижно.

– Это какие звезды? – Она указала на туманную группу невысоко над горизонтом.

Панурин протер пенсне, моргнул глазами.

– Плеяды.

Потом стал всматриваться, как будто мог хорошо их разобрать, и прибавил:

– В этих звездах есть нечто де-евичье. Впрочем, женственное вообще ра-азлито в природе. Женственны молодые деревца, первая весенняя зелень, сумерки в апреле.

Он достал папиросу и закурил. Его удивило, что Катя последнюю минуту сидела с закрытыми глазами и приоткрыла их на свет. Они показались Панурину больше и туманнее обычного.

– Если провести рукой по ва-ашим волосам, то наверно будет потрескиванье.

Катя вздохнула. Он чувствовал в темноте, что теперь она на него смотрит.

– Нет. Не думаю.

Она нагнула голову, взяла его руку и провела по своим волосам.

– Вот видите.

– Вы стра-ашно милая, – невнятно сказал Панурин.

– Милая?

Она хотела что-то прибавить, но не успела: вдруг он обнял ее колени и стал целовать. Хотя было очень темно, она закрыла для чего-то глаза руками. Когда через минуту он поцеловал ее в губы, она дернулась, как обожженная. Она могла бы упасть, но Константин Сергеич поддержал ее.

V

Хотя дом Панурина был очень велик – особенно для одинокого, все же Константин Сергеич спал не в спальне, а в огромнейшем кабинете, за ширмочкой. Было в этом кабинете все, что угодно: и кожаные диваны, и глобус, и ружья, и микроскоп, и шкафы с книгами; были книги серьезные, валялись и уличные журнальчики, даже выкройки мод. На камине лежал ржавый меч. Это все скопилось потому, что многие здесь жили до Панурина. Следы остались от разных хозяев, а Константин Сергеич по небрежности ничего не менял.

Имение купил его отец, крупный земец и барин, на старости лет. Как отец спал за ширмочкой и там же умер, так поступал и Константин Сергеич.

Он проснулся довольно поздно: с вечера долго не мог заснуть, лежал и в темноте улыбался самому себе.

Встал бодрее обычного, чувствовал себя моложе и свежее. «Неожиданно все вышло, уди-вительно, – бормотал, умываясь, – совершенно неожиданно». И причесывая на пробор волосы, уже не столь густые, как в юности, улыбнулся. По культурной привычке Константин Сергеич всегда тщательно одевался, неплохо завязывал галстук, любил духи. Все же выглядел несколько нескладно.

В том же повышенном настроении пил утренний кофе в невысокой столовой. Солнце очень ярко заливало цветники – левкой, белый табак, маргаритки, шпалеру роз. Читая в газете о заседании Думы, вдруг увидел он на газетном листе вечернее небо, с бегущими навстречу звездами, лицо Кати, освещенное пламенем спички, ее глаза. «Чу-десно», – встал, потер виски и обошел вокруг стола. Вчерашнее представилось ему светлой и радостной игрой.