Том 2. Теория, критика, поэзия, проза - [72]

 – ничего подобного, но есть проклятое бабье свойство, которого он, мужчина, никогда не поймет, но пусть пример без доказательств – это чувственный автоматизм (смысл его, должно быть, сохранение родовой группы, так она это понимает, вот она какие учености проявляет с горя), так что свидание, хотя и прощальное, оказалось любовным. По его мнению, одним меньше, одним больше – не важно? Не совсем. Зависит от душевной обстановки. Ведь тогда она не изменяла мужу, раньше, а теперь изменила, но это тяжело, но можно еще. Дело совсем плохо. «Две недели тому назад Брайсс имел наглость приехать с прощальным (за границу, видите ли, едет) визитом, конечно, пожелал со мной беседовать и великодушно предложил ехать с ним, но уже условия были строже – не две трети, а все его. Почему? Потому что он берет меня, снисходя к моему бедствию – я больна. – Т. е.? – Я больна, как бывают больны проститутки. Его определение? – Но в таком случае, его осведомленность означает и его болезнь, разница положения отсутствует. – В том-то и дело, что он совершенно здоров, „благодаря совершенству современной техники“, препарат, по его словам, приготовлен им в Петиной лаборатории, маленькая трубочка легко прячется в жилетном кармане. Дальнейшие подробности можете восстановить сами. Он указал мне симптомы – они совпали с тем, что я наблюдала у себя. Мне нужно врача завтра или после завтра. Флавий Николаевич, мы старые друзья, окажите мне эту услугу, хотя и очень противно, я понимаю». – Но Флавию Николаевичу ничуть не было неловко и он не мог не залюбоваться своей собеседницей, внезапно ставшей красивее и значительнее той хохотушки, с какой он бегал на лыжах четыре зимы к ряду. «Ну, вот что» – и, подумав, продолжал. – «приезжайте пораньше завтра в город, созвонимся и будет вам дерматолог, самый знаменитый. Он вам скажет, что ваш друг шантажист и ничего больше. А если даже и не то, горе все же не столь большой руки. Еще потанцуем. Вы вот скажите мне номер вашего телефона, да запишите мой. Есть? Ну?» Лечь пришлось поздно, потому что телеграмма о немедленном выезде одной иногородней знаменитости, к местным обращаться он не решился, для соблюдения полной Зининой конспирации, пришла поздно ночью. Великий муж должен был выгрузиться на квартиру Болтарзина. Он был жаден и точен, а потому Флавий Николаевич имел счастье приветствовать у себя историческую личность в указанное для того время. Господин этот сохранил свое имя в памяти потомства, не скажу благородного, так как употребление связанного с именем этим шприца не принадлежит к наиболее счастливым минутам человеческой жизни; литература его, пропитанная пламенной ненавистью к онанизму и защитой регламентации, сосредоточила на своем авторе много ненависти со стороны защитников общественной нравственности. Самая знаменитость воспринималась им, как дебош, и потому, очевидно, лицо его, заросшее до самого пенсне, имела выражение человека, произносящего «Гы‑ы», а малое количество свободной от шерсти кожи было красно и лакировано. «Что послали, небось, в газету, что я у вас вылез? Нет? Еще бы, знамениты мы. Как же понимаем, понимаем… но вы могли бы добавить, что я лечу чесотку вашей сучки, а не шанкры вашей любовницы. Что? Ну, не вашей, не вашей, а чужой и даже согласен, не любовницы. Предположим, что шанкры ей свадебный подарок наизаконнейшего супруга, которому она досталась – равно, как и брак. Так что мы вращаемся, можно сказать, в области не менее добродетельной, чем дифтерит или сахарная болезнь, которая происходит от пьянства. Святая терапевтика (в свиных глазках загорелись слабые огоньки гнилого дерева)! Пречистая гинекология! Но где же справедливость, дорогой мой, где, где? А? Почему мой уважаемый коллега, производящий аборты, которые вызваны совершенно таким же актом, как и достающее мне спринцевание, уважаемый, значит, коллега, говорю я, имеет титул лейб-акушера и существуют всяческие лейбы, но нет лейб дерматолога? Да, да, мы очень полезны, денег дают стричь, да подвозят-то вечером, да крадучись, да с заднего крыльца. Надувательство всюду сплошное. Впрочем, ванна ваша довольно „честное явление“ и можно рассчитывать на полное мое внимание. Да, внимание вообще вещь полезная. Например, владетели гипертрофии предстательной железы – я их всех знаю, всех, а почему? В театре в писсуаре наблюдаю – тужится, тужится и кончит тем, что пустит в своей же сапог, ну, а здоровый – тот свободно через забор… Э, э, да вот и гудок. Ну, угнетенная невинность, вы аккуратны, если вы так же были точны, когда бегали к своему… приятелю (тут профессор шаркнул ножкой), которому я завидую и ревную, то могу его поздравить, он счастливее меня. Ну, или может быть к делу? Вы почему такая скучная?» – «Вот что – сказала Зина Ленц – я не очень растрепана?» Народ безмолвствовал, «Я велела опустить стекла, потому что давно боюсь пыли, а при сегодняшнем дожде ее не было да и быть не могло». Безоблачное, раскаленное небо, к счастью, не обладало свойствами, необходимыми для вмешательства. «Таким образом, когда профессор меня разберет, я увожу вас, Флавий Николаевич, к папе; потом брошу, съезжу домой одеться, проедем за город и проводите меня к моему последнему пристанищу». Но профессор перебил Зину: «Сударыня, вы здесь не на флирт пришли; посмотрим, возможен ли он для кого-нибудь с вами. Ступайте за ширму и раздевайтесь». Через некоторое время и почтенный ученый оказался за шелковым барьером (а вышивали его когда-то в семье Лендов все барышни; да напутали: срисованный узор не так выполнили, как уговорились при дележе; получилось, правда, гораздо интереснее, но никто ничего не мог узнать, где роза, где маргаритка, где бабочка (бабочки были Зининой специальностью); кончилось тем, что Болтарзин неосторожно восторгнулся и был за то объявлен собственником всего рукоделия). «Ну? Чего же стали – снимайте штанишки. Без манер, пожалуйста; любовников, небось, не конфузились… Благодарю вас. Достаточно. Вы мне больше не нужны. Где это? Ага.» И профессор заполоскался и заскребся щеткой. Вышел он, все-таки, раньше Ворониной, звякнул пружиной кресельного сиденья и закурил, поглядывая на ширму. «Какой идиот мог вышивать такую дрянь?» – «Это я, профессор, – вот вам, чтобы были осторожнее в выражениях». Профессор покурил и ткнул окурок в пепельницу, посорив предварительно на скатерть. «У вас сифилис. Вы знаете, что это такое? Это то, отчего носы проваливаются». – «Принимаю к сведению». – «Лечиться надо. Я вам напишу адрес одного здешнего моего филиала. Будете к нему ездить, тайком… ну, да этому вам не учиться, мужьям очки втирать. От рандеву отличие, что втыкать в вас иголку будут, а не что другое, и впрыскивать ртуть двухлористую… Да, а насчет любви, вы это дело бросьте: всех перезаразите и целоваться нельзя теперь. Залечивайтесь». – «А внешние признаки у меня будут?» – «Будут. Сыпь скоро пойдет. Самая роза. Не беспокойтесь. Все будет, что положено. Ну, носик отстоим, пожалуй. Это я так, увлекся; но вот насчет прогрессивного паралича ничего не поделаешь, должен вам его обещать… Впоследствии, конечно, вы будете тогда уже старушкой и не для кого вам, как теперь, тогда прическу делать, костюм менять: все равно, что платье, что сумасшедшая рубашка. Вот вам адрес, вот рецепты, а занадоблюсь, телеграмму по этому бланку и деньги вперед. Не давайте без кондома