Том 2. Стихотворения (Маленькие поэмы) - [57]

— Победила стальная конница…

И если Мариенгоф только несколько лет тому назад был будущее Маяковского, а потом волочился за ним уже как прошлое, то Есенин — это завтрашний день Маяковского, творец-созидатель, пришедший на смену творцу-разрушителю, революционеру. По тому, как Есенин усовершенствовал стих, как расширил рамки ритма, рифмы, ассонанса, приблизил поэтическую форму к высшей художественной форме прозы, как путем образа достиг наивысшей степени четкости и художественной выразительности, — уже по одному этому даже сейчас, когда его творчество еще не развернулось во всю ширь и мощь, — Есенина можно назвать первоклассным европейским поэтом. В форме он достиг многого, содержание придет к нему вместе с новой культурой, которая уже захватила его и сделала его даже сейчас уже едва ли не одним из самых просвещенных русских писателей» (журн. «Вестник работников искусств», М., 1921, № 10/11, июль-август, с. 38–39).

Однако двумя годами позже, компонуя из своих газетных и журнальных статей книгу о современной литературе, Г.Ф.Устинов внес в только что приведенный текст существенные коррективы. Он включил в книгу лишь его первую половину, кончив фразой, что Есенину «удаются новые… образы не хуже старых…» (см. кн. Г.Ф.Устинова «Литература наших дней», М., 1923, с. 51–52). Вторая же его половина, где давалась высокая оценка Есенина- поэта, была здесь заменена другим текстом. Он вошел в главку книги критика с названием «Осуждены на погибель»:

«Чуют ли поэты свою гибель? Конечно. Ушла в прошлое дедовская Русь, и вместе с нею, с меланхолической песней, отходят ее поэты. <…> Есенин вообще очень остро чувствует и переживает конец старой Руси. Он трогательно грустит над уходящим старым бытом, которому он еще в 1920 году пропел „Сорокоуст“ <приведена вторая половина второй главки поэмы>.

В таких меланхолических тонах он тоскует по привычном русском хаосе, который побежден железной организацией. Побежден ли? Для Есенина он побежден бесспорно. Но поэт еще не сдался, — быть может, и сам он решил умереть вместе с этим хаосом, не желая изменить своим рязанским предкам. <…>

Теперь уже совершенно очевидно, что если в творчестве Есенина не произойдет поворота, его поэтический путь можно считать законченным. Но легко сказать — поворот! <…> Тут требуется новое внутреннее содержание, новая вера, — новый человек.

Всего вероятнее, что та форма, которую дал Есенин стиху, останется и воскреснет в другом поэте, который вольет в нее новое содержание. Это и будет его заслугой. Содержание же вместе с Есениным отойдет — да уже и не отошло ли? — в прошлое. Вместе с дедовской Русью, вместе с ушедшей эпохой буржуазного субъективизма и псевдопугачевщины.

Классовая борьба продолжается» (там же, с. 60–61).

Годом позже Г.Ф.Устинов дал Есенину еще более жесткую характеристику: «Оторвался от деревни, пропел ей „Сорокоуст“, не пристал к городу — и скитается, как Пугачев, бандитом — психобандитом — по взбудораженной земле» (газ. «Последние новости», Л., 1924, 21 апреля, № 16). Впрочем, эта оценка (если отвлечься от ее нормативности) в чем-то перекликается со словами Р.Б.Гуля: «„Сорокоуст“ — звериная тоска по деревне. Цинизм и сквернословие путаются с необычайной нежностью, какую знают лишь надорвавшиеся в жизни. Надрыв одолевает. Самогонкой захлебывается мужик. Драматизм доходит до трагического» (Нак., 1923, 21 октября, № 466).

Сорокоуст — церковная служба по умершему; совершается в течение сорока дней, считая со дня кончины.

Об А.Б.Мариенгофе см. т. 1 наст. изд., с. 551–552.

Исповедь хулигана (с. 85). — Исп. хул.; сб. «Золотой кипяток», М., 1921, с. <5-10>; Рж. к.; Грж.; Ст. ск.; Ст24.

Беловой автограф (РГАЛИ) — среди текстов рукописного сборника стихов Есенина (1922), описанного в комментарии к «Кобыльим кораблям» (наст. том, с. 377^*).

Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.). Датируется по Рж. к. Та же дата — в Исп. хул. и сб. «Золотой кипяток»; в наб. экз. — авторская помета: «<19>20».

Первое из известных упоминаний поэмы как завершенного сочинения содержится в письме Есенина Иванову-Разумнику от 4 декабря 1920 года.

И.И.Шнейдер вспоминал: «В интимном кругу читал он негромко, хрипловатым голосом, иногда переходившим в шепот, очень внятный; иногда в его голосе звучала медь. Букву „г“ Есенин выговаривал мягко, как „х“. Как бы задумавшись и вглядываясь в какие-то одному ему видные рязанские дали, он почти шептал строфу из „Исповеди“:

Бедные, бедные крестьяне!

Вы, наверно, стали некрасивыми,

Так же боитесь Бога…

„И болотных недр…“ — заканчивал он таинственным шепотом, произнося „о“ с какой-то особенной напевностью. Со сцены он, наоборот, читал громко, чуть-чуть „окая“» (Восп., 2, 38). О публичном чтении «Исповеди хулигана» в Париже (театр Р.Дункана, 13 мая 1923 года) один из рецензентов писал: «Сам Есенин хорошо читает свои стихи. Он бросает вызов всему и всем: и Богу, и Америке, и публике — и кому угодно. Особенно хорошо выходит у него „Исповедь хулигана“ — смесь сентиментальной нежности с необузданной дикостью» (газ. «Последние новости», Париж, 1923, 15 мая, № 939; подпись: Мих.).