Том 2. Стихотворения, 1917–1920 - [24]

Чтоб узнать, что на рассвете

В десяти местах зараз

Царский выполнен приказ:

Прокурор с судейской справкой,

Поп с крестом, палач с удавкой

Да тюремный караул

Весь «законный» артикул

Совершили хладнокровно,

Утоптали землю ровно

Над десятком мертвых тел

Тех, кто пал за наш удел,

И, устало жмуря очи,

Разошлись… до новой ночи!

III

   Доскажу вам до конца:

Рад я видеть мать, отца,

Дом родной, родное поле, –

Не по доброй все же воле

Я вернулся в дом родной:

Следопыты шли за мной;

Не пустись я на уловки,

Не уйти бы от веревки.

Дома малость посижу,

Ну, а дальше… погляжу.

Ненадолго время злое.

Как припомню я былое,

Так смелей гляжу вперед:

Поумнеет весь народ

Да всей силою как двинет, –

Сразу петлю с шеи скинет.

И посмотрим: где тогда

Сядут царь и господа?!

А пока такое дело:

Как бы сердце ни болело,

Как бы там ни горевать, –

Правды нечего скрывать, –

Снова в силе супостаты,

Верно служат им солдаты,

А рабочие везде

В крепкой держатся узде.

Вот, сказал вам, как из книжки.

Ну, а ваши как делишки,

Вы как сводите концы,

Расскажите мне, отцы!»

IV

Осушивши все бутылки,

Мужики скребли затылки.

«Ай да парень!»

              «Вот душа!»

«Жаль: приехал без гроша».

Заскулила мать-старуха:

«Правду ль бают-то, Петруха?

Как же так… насчет деньжат?

Аль на книжечке лежат?»

Крякнул дед Нефед: «Ка-кое!

Слышь, оставь сынка в покое.

Пристаешь, как банный лист.

Сам сказал ведь: си-ци-лист!..

Намолол тут всякой чуши,

Не слыхали б наши уши!

„Революцея!“ – „Борьба!“

„Мы-ста все захватим в мире!“

Расставляй карманы шире!

Эх ты, горькая судьба!

Век не выпрямить горба,

Я-то ждал его, злодея:

Сын вернется – вся надея.

Вот… вернулся… голытьба,

На отцовские хлеба!

Чуть не выслан по этапу.

На рожон не при с нахрапу!

Да не лезь, куда не след!!»

Забранился крепко дед,

Почернел совсем со злости.

Баба – выть. Смутились гости

И под брань, и плач, и гам –

Поскорее по домам.

Надо жить не без оглядки,

Было это все, ребятки,

Речь про что я здесь веду,

В девятьсот седьмом году.

Власть господская крепчала,

А деревня все молчала,

Даже носом не шмыгнет,

Кабалу, господский гнет

Выносила безответно.

V

   Дед Нефед слабел заметно.

Для работы стал негож,

Все кряхтел, старуха – тож,

Терла спиртом поясницу.

Не вернулся сын в столицу:

Перешел, забыв завод,

На крестьянский обиход.

Все хозяйство ждет заплаток.

Петр, чтоб дней своих остаток

Не страдали старики,

Подряжался в батраки.

Обзаведшись женкой бойкой,

Занялся домашней стройкой,

Денег малость призанял,

Лошадь старую сменял

На рабочую пегашку,

Лес расчистил под запашку

И пошел худой, босой

Над убогой полосой.

Петра сеял, женка жала,

Каждый год детей рожала,

Дети мерли в свой черед.

Словом, дело шло вперед.

Жил наш Петр, как все обычно,

Неприглядно, горемычно,

В доле нищенской, в труде,

В вечных думах о еде,

О погоде, недороде…

В горе – вспомнит о заводе.

На заводе – жизнь не та.

Что деревня? Темнота.

Все в свои забились норы.

Чуть сойдутся – ругань, споры,

Склока вечная, разлад.

А кулак тому и рад.

Поведет лукавым оком,

И казенка ж тут, под боком,

Штука, значит, не хитра:

«Ставлю, братцы, полведра!»

Голытьбе гулящей сходно:

Делай с нею, что угодно.

Шибанула водка в нос,

Глядь, и пропили покос,

Зачумели с перепою:

«Петр… Не пьешь?.. И шут с тобою…

Тоже брезгает… дерьмо!»

«Сами лезете в ярмо!»

А кулак шипит уж рядом,

Ест Петра свирепым взглядом:

«Ты – тово… уйми язык!..

Все от дури не отвык?

Знаю, что ты есть за птица…

Тут тебе, брат, не столица!»

VI

   Ходит Петра сам не свой,

Со свинцовой головой.

Женку словом не обидит,

А заснет… столицу видит

И завод… завод… завод…

У станков все свой народ,

В сальных блузах, потный, черный.

Шум веселый… Смех задорный…

«Петя!» – «Что?» – «Листок. Смотри:

Забастовка… ровно в три.

Где ты был? Куда ты сгинул?

На пять лет друзей покинул.

А у нас теперь – гляди!

То ли будет впереди?!»

Петр, проснувшись, смотрит дико:

«Питер… вот он, вот… гляди-ко!»

Женка в слезы: «Свят-свят-свят!

Старики, Петруша, спят…

Тише… На, глотни водицы…

Жить не можешь без столицы!»

VII

   Свет учения – не свет,

Коль к нему дороги нет.

Мужику она закрыта:

– Хрюкай, дурень, у корыта!

Царь щетинку соберет,

Всю со шкуркою сдерет.

Царь статьею жил доходной,

Темнотою жил народной.

Чтоб держалась темнота,

Помогали «три кита»,

Три кита весьма известных,

Деревенски-повсеместных.

Три кита звалися так:

Школа, церковь и кабак.

В царской школе всей науки

Буки-аз и аз да буки,

Да молитва за царя

Под басок пономаря.

В церкви – брех поповский: «Детки,

Надо жить, как жили предки,

Мудрость велию беря

Из житий и псалтиря;

Пусть богач считает куши,

Вы ж спасайте ваши души;

За земные скорби всех

Ждет вас мзда… на небесех!»

Врут патлатые с амвона,

У самих в душе маммона.

Говорить ли про кабак,

Про кабацкий пьяный мрак?

Голь в сивухе горе топит,

А казна доходы копит,

Люд нищает – не беда:

Хлеб с мякиной – тож еда.

Наглотайся – брюхо вспучит.

Вот как царь деревню учит:

Бе-а-ба да дважды два…

Едет по морю Бова…

Солнце по небу гуляет…

Сзади месяц ковыляет…

Села баба на кота…

Держат землю три кита.

Для деревни книга – чудо,

Начитайся – будет худо:

Все мозги свихнутся вмиг.

Ересь всякая от книг.

VIII

   Все, что деется на свете,

Можно вычитать в газете,

Но с газетами ж опять:

Мужику ли все понять

Без начальственной указки?

Чтобы не было опаски,

Что мозги он повредит,