Том 2. Стихотворения, 1850-1873 - [12]

По ней, по ней, так до конца умевшей

Страдать, молиться, верить и любить.

"Он, умирая, сомневался…"

Он, умирая, сомневался^*,

Зловещей думою томим…

Но Бог, недаром, в нем сказался —

Бог верен избранным Своим.

Сто лет прошли в труде и горе —

И вот, мужая с каждым днем,

Родная Речь, уж на просторе,

Поминки празднует по нем.

Уж не опутанная боле,

От прежних уз отрешена —

На всей своей разумной воле

Его приветствует она…

И мы, признательные внуки,

Его всем подвигам благим,

Во имя Правды и Науки

Здесь память вечную гласим.

Да, велико его значенье —

Он, верный Русскому уму,

Завоевал нам Просвещенье —

Не нас поработил ему —

Как тот борец ветхозаветный^*,

Который с Силой неземной

Боролся до звезды рассветной —

И устоял в борьбе ночной.

"Сын царский умирает в Ницце…"

Сын царский умирает в Ницце^* —

И из него нам строют ков…

«То казнь отцу за поляков», —

Вот, что мы слышим здесь, в столице…

Из чьих понятий диких, узких,

То слово вырваться могло б?..

Кто говорит так: польский поп,

Или министр какой из русских?

О эти толки роковые,

Преступный лепет и шальной

Всех выродков земли родной,

Да не услышит… Да не грянет.

И отповедью — да не грянет

Тот страшный клич, что в старину:

«Везде измена — царь в плену!» —

И Русь спасать его не встанет.

12-ое апреля 1865 >*

Все решено, и он спокоен,

Он, претерпевший до конца, —

Знать, он пред Богом был достоин

Другого, лучшего венца —

Другого, лучшего наследства,

Наследства Бога своего, —

Он, наша радость с малолетства,

Он был не наш, он был Его…

Но между ним и между нами

Есть связи естества сильней:

Со всеми русскими сердцами

Теперь он молится о ней, —

О ней, чью горечь испытанья

Поймет, измерит только та,

Кто, освятив собой страданья,

Стояла, плача, у креста…

"Как верно здравый смысл народа…"

Как верно здравый смысл народа^*

Значенье слов определил —

Недаром, видно, от «ухода»

Он вывел слово «уходил»…

"Певучесть есть в морских волнах…"

Est in arundineis modulatio musica ripis[6]

Певучесть есть в морских волнах^*,

Гармония в стихийных спорах,

И стройный мусикийский^* шорох

Струится в зыбких камышах.

Невозмутимый строй во всем,

Созвучье полное в природе, —

Лишь в нашей призрачной свободе

Разлад мы с нею сознаем.

Откуда, как разлад возник?

И отчего же в общем хоре

Душа не то поет, что море,

И ропщет мыслящий тростник^*?

Другу моему Я. П. Полонскому >*

Нет боле искр живых на голос твой приветный —

Во мне глухая ночь, и нет для ней утра…

И скоро улетит — во мраке незаметный —

Последний, скудный дым с потухшего костра.

"Велели вы — хоть, может быть, и в шутку…"

Велели вы — хоть, может быть, и в шутку^* —

   Я исполняю ваш приказ.

Тут места нет раздумью, ни рассудку,

И даже мудрость без ума от вас, —

И даже он — ваш дядя достославный^* —

Хоть всю Европу переспорить мог,

Но уступил и он в борьбе неравной

   И присмирел у ваших ног…

Князю Вяземскому ("Есть телеграф за неименьем ног…") >*

Есть телеграф за неименьем ног!

Неси он к Вам мой стих полубольной.

Да сохранит вас милосердный Бог

От всяких дрязг, волнений и тревог,

   И от бессонницы ночной.

"Бедный Лазарь, Ир убогой…"

Бедный^* Лазарь^*, Ир^* убогой,

И с усильем и тревогой

К вам пишу, с одра привстав,

И привет мой хромоногой

Окрылит пусть телеграф.

Пусть умчит его, играя,

В дивный, светлый угол тот,

Где весь день, не умолкая,

Словно буря дождевая

В купах зелени поет.

15 июля 1865 г. >*

Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло

С того блаженно-рокового дня,

Как душу всю свою она вдохнула,

Как всю себя перелила в меня.

И вот уж год, без жалоб, без упреку,

Утратив все, приветствую судьбу…

Быть до конца так страшно одиноку,

Как буду одинок в своем гробу.

"Молчит сомнительно Восток…"

Молчит сомнительно Восток^*,

Повсюду чуткое молчанье…

Что это? Сон иль ожиданье,

И близок день или далек?

Чуть-чуть белеет темя гор,

Еще в тумане лес и долы,

Спят города и дремлют селы,

Но к небу подымите взор…

Смотрите: полоса видна,

И, словно скрытной страстью рдея,

Она все ярче, все живее —

Вся разгорается она —

Еще минута — и во всей

Неизмеримости эфирной

Раздастся благовест всемирный

Победных солнечных лучей.

Накануне годовщины 4 августа 1864 г. >*

Вот бреду я вдоль большой дороги

В тихом свете гаснущего дня…

Тяжело мне, замирают ноги…

Друг мой милый, видишь ли меня?

Все темней, темнее над землею —

Улетел последний отблеск дня…

Вот тот мир, где жили мы с тобою,

Ангел мой, ты видишь ли меня?

Завтра день молитвы и печали,

Завтра память рокового дня…

Ангел мой, где б души ни витали,

Ангел мой, ты видишь ли меня?

"Как неожиданно и ярко…"

Как неожиданно и ярко^*,

На влажной неба синеве,

Воздушная воздвиглась арка

В своем минутном торжестве!

Один конец в леса вонзила,

Другим за облака ушла —

Она полнеба обхватила

И в высоте изнемогла.

О, в этом радужном виденье

Какая нега для очей!

Оно дано нам на мгновенье,

Лови его — лови скорей!

Смотри — оно уж побледнело,

Еще минута, две — и что ж?

Ушло, как то уйдет всецело,

Чем ты и дышишь и живешь.

"Ночное небо так угрюмо…"

Ночное небо так угрюмо^*,

Заволокло со всех сторон.

То не угроза и не дума,

То вялый, безотрадный сон.

Одни зарницы огневые,

Воспламеняясь чередой,

Как демоны глухонемые,

Ведут беседу меж собой.

Как по условленному знаку,

Вдруг неба вспыхнет полоса,

И быстро выступят из мраку

Поля и дальние леса.

И вот опять все потемнело,