Том 2. Пролог. Мастерица варить кашу - [7]

– Не вините Лидию Васильевну: она умела бы молчать и передо мною. Но дело вышло так, что я был свидетелем. Мы шли вместе. Я знаю в лицо вашего мужа. Я не мог не понять, что это значит. Да и не опасайтесь меня: я неловок, но поверьте, я не совершенно бесчестный человек.

Он смотрел прямо в глаза Савеловой. Но он и вообще не был мастером наблюдать, а тут, вдобавок, был взволнован стыдом за свою неловкость и усердием оправдать жену. Потому он решительно не заметил, какие впечатления сменялись на лице Савеловой. Вероятно, она была озадачена; может быть, испугалась. Но об этом он мог только догадываться: видеть он ничего не видел. А впрочем, он видел все, как следует, и совершенно согласно с тем, как описывала Лидия Васильевна: он видел, что Савелова высокая, очень молодая – года двадцать два, – белая, нежная, с большими темно-голубыми глазами, что она из тех женщин, которые считаются очаровательными красавицами, – ну, и прекрасно, тем больше, что Лидия Васильевна находит ее дивною, прелестною, – пусть так и будет, – уступчиво решил он.

– Madame Волгина скоро возвратится, по вашим словам? – Я подожду ее. А пока поговорю с вами, monsieur Волгин. Сядем.

Прекрасно. Теперь ему нет надобности смотреть на нее, пока усядется. Он стал рассматривать пол, сам занимаясь размышлениями, приличными случаю. Он не заметил никакого волнения в ее голосе. Ему показалось, что она так спокойна, будто приехала с визитом по какому-нибудь из обыкновеннейших, ничтожнейших поводов к деланию нового знакомства. Не следует ли из этого, что слишком усердная светская полировка стерла в ней все живое и благородное? – Очень вероятно. – Но если и так, не она виновата; она еще так молода, что не успела бы сама испортить себя.

А между тем он не забывал обязанности хозяина. Ему было видно ее платье. Он наблюдал, когда она усядется, – тогда, по его мнению, ему опять надобно будет смотреть на нее. – Она села, оправила складки платья; – судя по движению локтей, должно быть, сняла шляпу, оправила волосы. – Хорошо, если она сама придумает разговор; а если надобно будет ему самому придумать, – что бы такое придумать? Она опять оправляла складки платья, несколько сдвинувшиеся от движения при снимании шляпки… Кончила. О чем же выдумать говорить?.. Не выдумывается. Но она сама найдет, она светская, и так спокойна. Надобно только опять смотреть на нее, она уже сама завяжет разговор. – Он перевел глаза с пола на нее.

Она сидела, задумчиво и застенчиво потупившись. На щеках ее горел румянец. Она с трудом переводила дух.

Он мгновенно расчувствовался.

– Вы должны осуждать меня, monsieur Волгин, – проговорила она, почти задыхаясь.

– Осуждать? – Помилуйте! – Что вы! – Он схватил и погладил ее руку. – Помилуйте! – Что вы! – С чего взяли?

– Я вижу, monsieur Волгин, что вы жалеете меня. Благодарю вас.

– Вы извините меня, я вовсе не умею держать себя, – сказал он, увидевши, что она стала дышать гораздо спокойнее, и потому рассудивши, что довольно погладил ее руку и может прибрать свои. – Совсем не умею держать себя; Лидия Васильевна всегда смеется над моею светскостью. Ну, да это пустяки, разумеется. А если вы с Лидиею Васильевною вздумаете что-нибудь, так это будет прекрасно.

– Да, я не знаю, что мне делать; посоветуйте мне, monsieur Волгин.

– Лучше подождем Лидию Васильевну, – отвечал он. – Я плохо полагаюсь на свои мнения, даже и по таким делам, которые кажутся мне очень просты.

И она, должно быть, видела, что он более способен сочувствовать, нежели советовать. Но то, что он искренне сочувствует, она видела. Она откровенно отвечала на его вопросы, полные дружеского участия; и если она не все договаривала, или даже сама не все понимала, то даже и недогадливому Волгину нетрудно было получить довольно точное представление и о ее истории и о ее характере.

Ее отец – младший брат генерал-адъютанта Агафонова, который умер с год тому назад. Волгин слышал о генерал- адъютанте Агафонове. Это был человек довольно сильный; старый холостяк, игрок, мот. Его обеды были великолепны. Он умер, оставивши порядочные недочеты в разных кассах, откуда мог черпать, и, кроме того, кучу долгов.

Но ее отец не имел никаких сношений со старшим братом. Они разошлись еще в молодости, когда один был столоначальником, другой каким-нибудь капитаном. Когда старший брат стал важным генералом, он и вовсе потерял охоту помнить о брате, которого никогда не любил. Да и вообще едва ли он когда-нибудь любил кого-нибудь, кроме самого себя.

Ее отец – очень смирный человек; и по честности, – как она говорила, – вероятно, и по робости, по неуменью, – как дополнял Волгин в своих мыслях, – он не мог сделаться взяточником. – Следовательно, не мог и иметь хорошей карьеры в те времена, – дополнил Волгин вслух. – Да. Два года назад он был не больше как советником губернского правления.

Савелов тогда еще не был таким сильным человеком, как теперь, но уже приобрел доверие нового министра. Министр послал его ревизовать ту губернию, где служил ее отец. Министр сказал Савелову: «Если найдете нужным отставить губернатора, он будет отставлен, хоть у него и важные связи; с другими я еще меньше поцеремонюсь». – Савелов предложил губернатору и вице-губернатору подать в отставку. То же и другим, кого не отдал под суд. И точно, все они стоили того: или разбойничали, или прикрывали разбойников. Изо всего состава губернского правления уцелел только ее отец.