Том 2. Пламенный круг. Лазурные горы - [8]

Воссоздаётся властью чудной

Духовной жизни торжество.

«Все были сказаны давно…»

Все были сказаны давно

Заветы сладостной свободы, –

И прежде претворялись воды

В животворящее вино.

Припомни брак еврейский в Кане,

И чудо первое Христа, –

И омочи свои уста

Водою, налитой в стакане.

И если верный ученик

В тебе воскреснет, – ток прозрачный

Рассеет сон неволи мрачной,

Ты станешь светел и велик.

Что было светлою водою,

То сердцем в кровь претворено.

Какое крепкое вино!

Какою бьёт оно струёю!

«Всё было беспокойно и стройно, как всегда…»

Всё было беспокойно и стройно, как всегда,

И чванилися горы, и плакала вода,

И булькал смех девичий в воздушный океан,

И басом объяснялся с мамашей грубиян,

Пищали сто песчинок под дамским башмаком,

И тысячи пылинок врывались в каждый дом.

Трава шептала сонно зелёные слова.

Лягушка уверяла, что надо квакать ква.

Кукушка повторяла, что где-то есть ку-ку,

И этим нагоняла на барышень тоску,

И, пачкающий лапки играющих детей,

Побрызгал дождь на шапки гуляющих людей,

И красили уж небо в берлинскую лазурь,

Чтоб дети не боялись ни дождика, ни бурь,

И я, как прежде, думал, что я – большой поэт,

Что миру будет явлен мой незакатный свет.

«Жизнь проходит в лёгких грёзах…»

Жизнь проходит в лёгких грёзах,

Вся природа – тихий бред, –

И не слышно об угрозах,

И не видно в мире бед.

Успокоенное море

Тихо плещет о песок.

Позабылось в мире горе,

Страсть погибла, и порок.

Век людской и тих, и долог

В безмятежной тишине,

Но – зачем откинут полог,

Если въявь, как и во сне?

VI Волхвования

«В стране безвыходной бессмысленных томлений…»

В стране безвыходной бессмысленных томлений

   Влачился долго я без грёз, без божества,

    И лишь порой для диких вдохновений

    Я находил безумные слова.

Они цвели во мгле полночных волхвований,

    На злом пути цвели, – и мёртвая луна

    Прохладный яд несбыточных желаний

    Вливала в них, ясна и холодна.

«Я томился в чарах лунных…»

  Я томился в чарах лунных,

Были ясны лики дивных дев,

И звучал на гуслях златострунных

  Сладостный напев.

  В тишине заворожённой

От подножья недоступных гор

Простирался светлый и бессонный,

  Но немой простор.

  К вещей тайне, несказанной

Звал печальный и холодный свет,

И струился в даль благоуханный,

  Радостный завет.

«Полуночная жизнь расцвела…»

Полуночная жизнь расцвела.

На столе заалели цветы.

Я ль виновник твоей красоты,

Иль собою ты так весела?

В озарении бледных огней

Полуночная жизнь расцвела.

Для меня ль ты опять ожила,

Или я – только данник ночей?

Я ль тебя из темницы исторг

В озарение бледных огней?

Иль томленья томительных дней –

Только дань за недолгий восторг?

«Над усталою пустыней…»

Над усталою пустыней

Развернулся полог синий,

В небо вышел месяц ясный.

Нетревожный и нестрастный.

Низошла к земле прохлада,

И повеяна отрада.

В мой шатёр, в объятья сна,

Тишина низведена.

С внешней жизнью я прощаюсь,

И в забвенье погружаюсь.

Предо мною мир нездешний,

Где ликует друг мой вешний,

Где безгрешное светило,

Не склоняясь, озарило

Тот нетленный, юный сад,

Где хвалы его звучат.

«Здесь, на этом перекрёстке, в тихий, чуткий час ночной…»

Здесь, на этом перекрёстке, в тихий, чуткий час ночной

Ты стояла предо мною, озарённая луной,

И, бессмертными словами откровенье роковое

Повторяя, говорила, что на свете только двое,

Что в созданьи многоликом только я и только ты

В споре вечном и великом сплетены, но не слиты.

Обе тёмные дороги в ожидании молчали.

Ночь внимала и томилась от восторга и печали.

И в сияньи непорочном, в полуночной тишине

Все дыханья, вновь желанья возвращались все ко мне.

Только ты одна таилась, не стремилась к нашей встрече,

Вещим снам противореча, вечно близко и далече.

«Луны безгрешное сиянье…»

Луны безгрешное сиянье,

Бесстрастный сон немых дубрав,

И в поле мглистом волхвованье,

  Шептанье трав…

Сошлись полночные дороги.

На перекрёстке я опять, –

Но к вам ли, демоны и боги,

  Хочу воззвать?

Под непорочною луною

Внимая чуткой тишине,

Всё, что предстало предо мною,

  Зову ко мне.

Мелькает белая рубаха, –

И по траве, как снег бледна,

Дрожа от радостного страха,

  Идёт она.

Я не хочу её объятий,

Я ненавижу прелесть жён,

Я властью неземных заклятий

  Заворожён.

Но говорит мне ведьма: «Снова

Вещаю тайну бытия.

И нет и не было Иного, –

  Но я – Твоя.

Сгорали демоны и боги,

Но я с Тобой всегда была

Там, где встречались две дороги

  Добра и зла».

Упала белая рубаха,

И предо мной, обнажена,

Дрожа от страсти и от страха,

  Стоит она.

«Водой спокойной отражены…»

  Водой спокойной отражены,

  Они бесстрастно обнажены

  При свете тихом ночной луны.

Два отрока, две девы творят ночной обряд,

И тихие напевы таинственно звучат.

Стопами белых ног едва колеблют струи,

И волны, зыбляся у ног, звучат как поцелуи.

  Сияет месяц с горы небес,

  Внимает гимнам безмолвный лес,

  Пора настала ночных чудес.

Оставлены одежды у тёмного пути.

Свершаются надежды, – обратно не идти.

Таинственный порог, заветная ограда, –

Переступить порог, переступить им надо.

  Их отраженья в воде видны,

  И все движенья повторены

  В заворожённых лучах луны.

Огонь, пылавший в теле, томительно погас, –

В торжественном пределе настал последний час.

Стопами белых ног, омытыми от пыли.

Таинственный порог они переступили.

«Ты печально мерцала…»