Том 2 и 3. Виннету: Виннету. Белый брат Виннету. Золото Виннету - [362]

Они встречали нас громкими пронзительными криками, бросали на меня быстрые взгляды и присоединялись к нашему отряду. Меня не рассматривали, не пялили глаза, что было бы обычным делом в цивилизованном мире. Гордость не позволяет индейцам проявлять любопытство и бурные чувства по какому бы то ни было поводу.

Таким образом наш отряд увеличивался с каждой минутой. Когда мы наконец достигли леса, навстречу нам выехало около сотни воинов, из чего я сделал вывод, что племя Тангуа увеличилось.

Под деревьями стояли вигвамы, в которых не осталось ни единого краснокожего — все живое выбежало встречать меня. Там были старухи, молодые женщины, подростки, дети. Женщины и дети могли позволить себе быть менее сдержанными, чем взрослые воины, и пользовались своей свободой так громко, что, не будь мои руки связаны, я бы заткнул себе уши.

Внезапно Пида, возглавлявший отряд, взмахнул рукой, призывая к молчанию. Шум немедленно прекратился. Подчиняясь следующему жесту молодого вождя, всадники образовали полукруг, в центре которого находился я. Рядом встал Пида и еще двое воинов, чьей единственной задачей было не отступать от меня ни на шаг. Сантэр попытался пробиться сквозь строй поближе ко мне, но его оттерли.

Меня подвели к большому вигваму, украшенному пучками перьев. У входа полулежал Тангуа. Он постарел и так похудел, что напоминал скелет, обтянутый кожей. В глубоких глазницах мерцали острые, как ножи, черные зрачки. Его взгляд был беспощаден, как взгляд… как взгляд Тангуа. Его длинные волосы поседели.

Пида спрыгнул с коня, воины последовали его примеру и плотным кольцом окружили нас. Каждый хотел услышать слова, которыми встретит меня верховный вождь. Мне развязали ноги и сняли с лошади. Я стоял перед лежащим на шкурах стариком и ждал, что же мне скажет мой смертельный враг, в чьей власти я оказался. Однако ждать мне пришлось недолго.

Тангуа молча разглядывал меня. Затем он закрыл глаза. Никто не проронил ни звука, кругом царила глубокая тишина, лишь иногда нарушаемая звуком лошадиных копыт. Мне стало не по себе, и я уже собрался было заговорить первым, когда старый вождь торжественно изрек:

— Цветок надеется на росу, но роса не падает, и цветок поникает головой и вянет. А когда наконец роса падает, ему уже нет спасения.

Он помолчал и продолжил:

— Бизон разгребает снег копытом, но не находит травы, он ревет от голода, зовет весну, но весна ушла далеко. Бизон худеет, горб его исчезает, силы покидают его; он вот-вот умрет. Вдруг дует теплый ветер, и бизон перед смертью успевает увидеть весну.

Тангуа снова умолк.

Какое странное и загадочное существо человек! Этот индеец ненавидел меня так, как никто другой, он преследовал меня, пытаясь убить, а я, вместо того чтобы пристрелить его на месте, как бешеную собаку, раздробил ему пулей колени, да и то по необходимости, когда у меня не было другого выхода. Теперь передо мной лежал немощный калека, старик с пергаментной кожей, обтягивавшей хрупкие кости, со слабым глухим голосом, словно доносящимся из могилы. Я почувствовал жалость к нему, хотя знал, что он жаждет мести и что глаза его закрыты из-за охватившей его радости оттого, что он наконец-то упьется моей кровью. Удивительное существо человек!

Бескровные губы Тангуа опять зашевелились.

— Тангуа был таким же цветком и таким же голодным бизоном. Он тосковал и ревел от тоски по мести, а месть не приходила. Тангуа слабел, проходили месяцы, годы. И теперь, когда Тангуа уже видел смерть, месть явилась!

Внезапно он широко раскрыл глаза, весь напрягся, приподнялся, насколько ему позволяли искалеченные ноги, и протянул ко мне костлявые руки.

— Наконец-то месть явилась! — воскликнул он странным, рвущимся голосом. — Она здесь! Я вижу ее рядом со мною! Ты умрешь в страшных муках, собака!

Обессиленный страшным напряжением, он снова опустился на шкуры и прикрыл глаза. Никто не смел нарушить тишину, даже его сын Пида молчал. Время тянулось томительно. Наконец старик снова поднял веки и спросил:

— Как удалось вам поймать эту ядовитую змею? Отвечайте!

Сантэр немедленно воспользовался возможностью и поспешил заговорить. Как и следовало ожидать, он представил все так, словно моя поимка была его заслугой. Пида был слишком горд, чтобы вмешиваться и уличать его во лжи, а мне было решительно наплевать на то, что скажет негодяй.

— Тангуа. — умный вождь и понимает, что только благодаря мне он может отомстить Олд Шеттерхэнду, — продолжал врать Сантэр. — И я хочу в знак благодарности получить от Тангуа подарок.

Старик согласно кивнул.

— Чего же ты требуешь от меня за жизнь моего врага?

— У Олд Шеттерхэнда в кармане лежит говорящая бумага. Я хочу, чтобы она стала моей.

— Он отнял ее у тебя?

— Нет.

— Кому она принадлежит?

— Она моя. Я ездил в Магворт-Хиллз, чтобы отыскать ее, но Олд Шеттерхэнд опередил меня.

— Пусть бумага будет твоей. Забери ее.

Обрадованный Сантэр поспешил ко мне. Я ни единым словом, ни единым движением не воспротивился, а только грозно смотрел ему в лицо. Чем ближе он подходил ко мне, тем медленнее и неувереннее становились его движения.

— Ты слышал, что решил вождь? — прошипел он, уговаривая меня и одновременно пытаясь придать себе храбрости. — Ты лучше не сопротивляйся, иначе хуже будет. Покорись, тебе ведь уже все равно. Стой спокойно, а я достану бумагу из твоего кармана.