Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы, 1917-1932 - [93]

В святые записать…

Днем он за грош с полушкою

У скорняка работает,—

Раскрашивает кроликов

Под голубых лисиц,

По вечерам, по случаю,

Оклеивает комнаты,

Иль в „Дар-Валдае“ беженском

Играет на трубе…

По праздникам, для отдыха,

Проводит электричество

И обновляет яростно,—

В рассрочку безнадежную,—

Паркетные полы…

А ночью, словно каторжный,

В борении с наукою,

Сидит на койке узенькой,—

В глазах темно — слипаются,

Все формулы качаются,

Все строки расплываются,

И лишь душа бодра…

Сам Ломоносов, батюшка,

В подобных обстоятельствах

Под стол швырнул бы лекции,

А эти… Что рассказывать,—

Вы ж сами эмигрант».

* * *

Савелий Бенедиктович

Вдруг Львова взял за пуговку:

«Давайте два билетика…

Сосед мой, Павел Карпович,

Вчера ведь тоже выиграл,—

Уж я ему, ракалии,

Второй билет продам».

XXI

Попов стоит на кухоньке,

Закинув руки за спину,

А перед ним копается

В невзрачном чемоданчике

Невзрачный старичок.

«Вот рижского изделия

Занятнейшие книжечки:

„Альков графини Галкиной“,

„Таинственная курица“,

„Монашеские шалости“,

„Вампир и две молочницы“,

„Кровавая пята“…

А это, не угодно ли,

Рассказы Достоевского,—

Писатель завлекательный…

Том несколько подмоченный,—

Недорого возьму.

Вот „Русский сонник“ новенький,

Нью-Йоркского издательства,

Одной вдовой кламарскою

Заказан был по случаю,

Да, вишь, она уехала

С мамашею в Тулон…

Открыток не возьмете ли?

Боярыни в кокошничках

С серебряными блестками,

Полтавские красавицы

Стокгольмского тиснения,

Вот-с троечки московские

Со снегом бертолетовым…

Возьмите, сударь, серию,—

Пять франков не расход».

* * *

«А как у вас торговлишка?» —

Спросил Попов сочувственно,

И томик Помяловского,

Случайно затесавшийся

Меж рижскими вампирами,

На полку отложил.

«Коммерция — дырявая.

За две недели, верите ль,

Три книжки поваренные,

Да два „Алькова Галкиной“,

Да дюжину открыточек

Сбыл с рук я, господин…

Клиенты все ругаются,

Что к книжкам не подступишься,—

Да я же, сударь, видите,

За грош их продаю…

Весьма средь эмиграции

Упало просвещение,—

На старого, на малого

Ни „Сонником“, ни Гоголем

Теперь не угодишь.

Кино да водка-матушка…

Вот и хожу по лестницам

Неведомо зачем.

Придется, видно, батюшка,

Переменить коммерцию:

Творог да кильки рижские,

Да колбасу копченую

В разнос решил попробовать

Клиентам доставлять…

От чтенья отшатнулися,

А ведь едят, чай, все…»

* * *

Попов плечами вежливо

Пожал в недоумении…

Вчера еще на кухоньке

В затылке скреб с прискорбием

Колбасный поставщик:

«Дела колбасно-сырные,—

Не приведи Ты, Господи!

Придется, — что поделаешь? —

Переменить коммерцию…

У книжника знакомого

В кредит взять сотню книжечек

И по домам попробовать

Клиентам разносить».

XXII

На стареньком диванчике

Лежала, лапы свесивши,

Курчаво-вислоухая,

Поджаро-колченогая,—

Смесь водолаза с таксою,—

Собачка Бардадым.

И слушала внимательно,

Блестя зрачками умными,

Болтая, словно веничком,

Взволнованным хвостом,

Как гость — Козлов с хозяином

Беседовал о ней.

* * *

«А что ж… Сказать по совести,

Пожалуй, этой бестии,

Воспитаннику вашему

В злосчастной эмиграции

Живется лучше всех…

Сыта, в тепле, под крышею,

В углу уютный ящичек

С подстилкой шерстяной,

Хозяин добродушнейший,—

Хоть влезь ему на голову —

Слегка потреплет за ухо

И, вместо назидания,

Достанет из-за пазухи

Кусочек сахарку…

Мы с вами бьемся-мечемся,

А Бардадым Обломовым

Зевает на диванчике,—

Пускай хоть двадцать кризисов:

У шкафа в миске глиняной

Суп с вкусными обрезками,

По щучьему велению,

По вашему радению,

Появится в свой час…»

* * *

«Ох нет, — ответил сумрачно

Хозяин бардадымовский.—

Какое, к бесу, счастие…

Теперь, когда по городу

Пришлось в тройной пропорции

Весь день с утра гонять,—

В такую мерихлюндию

Впал пес от одиночества,

Что воет, словно каторжный,

У двери по часам…

Консьержка — баба добрая,

И глуховата, к счастию,

Но вот жильцы ругаются,

Грозятся, чертыхаются,—

Ведь стены-то картонные,—

Собачью эту музыку

Велят искоренить…

Я граммофоны-радио

С душевным содроганием

Ведь слушаю, не жалуюсь,—

Но что ж, в чужом отечестве

Не будешь рассуждать…

На полчаса воротишься

В жилье свое пустынное,—

Мой Бардадым, как бешеный,

Танцует вкруг меня…

Визжит, скулит и тявкает,

Оближет руки, бороду,

В глазах немая жалоба,—

Почти что говорит:

„Хозяин! Ангел! Золото!

Зачем, как пес, ты носишься

Теперь по целым дням?!

Я к чашке не притронулся,

Выл три часа с отчаянья,

Уйдешь, — опять до вечера

У двери буду выть…“»

Хозяин крякнул горестно

И посмотрел в окно:

«Придется, — что поделаешь? —

В Нормандское именьице

К консьержкиному дядюшке

На этих днях свезти…»

* * *

Со старого диванчика

Внимательно-внимательно

На хмурого хозяина

Косился Бардадым.

Ах, если бы ужасное

Хозяйское решение

Несчастный мог понять…

У двери в одиночестве

Сидел бы он, как каменный,

Беззвучно б только всхлипывал,—

Покорно б ждал хозяина

И никогда б не выл!

XXIII

«По всем наукам ведрами

Вливают знанья в юношей…

Годами, черти, учатся,—

Корпят в лабораториях,

Торчат в аудиториях:

Образованье высшее,—

Не кот начхал в стакан!..

Ан, на житейском поприще

В дурацкой современности

Все шиворот-навыворот:

То доктора без практики,

То без работы химики,

Юристы, инженеры ли,—

Все нынче не у дел…

А брандахлыст какой-нибудь,

Свистун необразованный,

Вдруг на земном ристалище

Опередит, каналия,

Всех кровных скакунов.

Хотя бы мой племянничек…

А ведь окончил в Сербии

Всего лишь классов пять…»